Стихотворения - Михаил Лермонтов

Глава 2

The rest thou dost already know,

And all my sins, and half my woe,

But talk no more of penitence…[293]

Народ кипит в монастыре;У врат святых и на двореРабы боярские стоят.Их копья медные горят,Их шапки длинные кругомОпушены густым бобром;За кушаком блестят у нихНожны кинжалов дорогих.Меж них стремянный молодой,За гриву правою рукойДержа боярского коня,Стоит; по временам, звеня,Стремена бьются о бока;Истерт ногами седока,В пыли малиновый чепрак;Весь в мыле, серый аргамакМотает гривою густой,Бьет землю жилистой ногой,Грызет с досады удила,И пена легкая, бела,Чиста, как первый снег в полях,С железа падает на прах.

Но вот обедня отошла,Гудят, ревут колокола.Вот слышно пенье — из дверейМелькает длинный ряд свечей;Вослед игумену-отцуМонахи сходят по крыльцуИ прямо в трапезу идут:Там грозный суд, последний судПроизнесет отец святойНад бедной грешной головой!

Безмолвна трапеза была.К стене налево два столаИ пышных кресел полукруг,Изделье иноческих рук,Блистали тканью парчевой;В большие окна свет дневной,Врываясь белой полосой,Дробяся в искры по стеклу,Играл на каменном полу.Резьбою мелкою стенаБыла искусно убрана,И на двери в кружках златыхБлистали образа святых.Тяжелый, низкий потолокРасписывал как знал, как могУсердный инок… Жалкий труд!Отнявший множество минутУ бога, дум святых и дел:Искусства горестный удел!..

На мягких креслах пред столомСидел в бездействии немомБоярин Орша. ИногдаУсы седые, борода,С игривым встретившись лучом,Вдруг отливали серебром,И часто кудри старикаОт дуновенья ветеркаПриподымалися слегка.Движеньем пасмурных очейНередко он искал дверей,И в нетерпении поройОн по столу стучал рукой.

В конце противном залы тойОдин, в цепях, к нему спиной,Покрыт одеждою раба,Стоял Арсений у столба.Но в молодом лице егоВы не нашли б ни одногоИз чувств, которых смутный ройКружится, вьется над душойВ час расставания с землей.Хотел ли он перед врагомПредстать с бесчувственным челом,С холодной важностью лицаИ мстить хоть этим до конца?Иль он невольно в этот мигГлубокой мыслию постиг,Что он в цепи существ давноЕдва ль не лишнее звено?..Задумчив, он смотрел в окноНа голубые небеса, —Его манила их краса,И кудри легких облаков,Небес серебряный покров,Неслись свободно, быстро там,Кидая тени по холмам.И он увидел: у окна,Заботой резвою полна,Летала ласточка — то вниз,То вверх под каменный карнизКидалась с дивной быстротойИ в щели пряталась сырой;То, взвившись на небо стрелой,Тонула в пламенных лучах…И он вздохнул о прежних днях,Когда он жил, страстям чужой,С природой жизнию одной.Блеснули тусклые глаза,Но это блеск был — не слеза;Он улыбнулся, но жестокВ его улыбке был упрек!

И вдруг раздался звук шагов,Невнятный говор голосов,Скрып отворяемых дверей…Они! — взошли! — толпа людейВ высоких, черных клобуках,С свечами длинными в руках.Согбенный тягостью веригПред ними шел слепой старик,Отец игумен: Сорок летУж он не знал, что божий свет,Но ум его был юн, богат,Как сорок лет тому назад.И крест держал перед собой;И крест осыпан был кругомАлмазами и жемчугом.И трость игумена былаСлоновой кости, так бела,Что лишь с седой его брадойМогла равняться белизной.

Перекрестясь, он важно сел,И пленника подвесть велел,И одного из чернецовПозвал по имени, — суровИ холоден был вид лицаТого святого чернеца.Потом игумен, наклонясь,Сказал боярину, смеясь,Два слова на ухо. В ответНа сей вопрос или советКивнул боярин головой…И вот слепец махнул рукой!И понял данный знак монах,Укор готовый на устахСловами книжными убралИ так преступнику вещал:«Безумный, бренный сын земли!Злой дух и страсти привелиТебя медовою тропойК границе жизни сей земной.Грешил ты много, но из всехГрехов страшней последний грех.Простить не может суд земной,Но в небе есть судья иной:Он милосерд — ему теперьПри нас дела свои поверь!»

Ты слушать исповедь моюСюда пришел — благодарю!Не понимаю, что былаУ вас за мысль? — Мои делаИ без меня ты должен знать,А душу можно ль рассказать?И если б мог я эту грудьПеред тобою развернуть,Ты, верно, не прочел бы в ней,Что я бессовестный злодей!Пусть монастырский ваш законРукою бога утвержден,Но в этом сердце есть другой,Ему не менее святой:Он оправдал меня — одинОн сердца полный властелин!Когда б сквозь бедный мой нарядНе проникал до сердца яд,Тогда я был бы виноват.Но всех равно влечет судьба:И под одеждою раба,Но полный жизнью молодой,Я человек, как и другой.И ты, и ты, слепой старик,Когда б ее небесный ликТебе явился хоть во сне,Ты позавидовал бы мне,И, в исступленье, может быть,Решился б также согрешить,И клятвы б грозные забыл,И перенесть бы счастлив былЗа слово, ласку или взорМое мученье, мой позор!..

Не поминай теперь об ней, —Напрасно!.. У груди моей,Хоть ныне поздно вижу я,Согрелась, выросла змея!..Но ты заплатишь мне теперьЗа хлеб и соль мою, поверь.За сердце ж дочери моейЯ заплачу тебе, злодей,Тебе, найденыш без креста,Презренный раб и сирота!..

Ты прав… не знаю, где рожден!Кто мой отец, и жив ли он?Не знаю… люди говорят,Что я тобой ребенком взят,И был я отдан с ранних порПод строгий иноков надзор,И вырос в тесных я стенахДушой дитя — судьбой монах!Никто не смел мне здесь сказатьСвященных слов: «отец» и «мать»!Конечно, ты хотел, старик,Чтоб я в обители отвыкОт этих сладостных имен?Напрасно: звук их был рожденСо мной. Я видел у другихОтчизну, дом, друзей, родных,А у себя не находилНе только милых душ — могил!Но нынче сам я не хочуПредать их имя палачуИ всё, что славно было б в нем,Облить и кровью и стыдом:Умру, как жил, твоим рабом!..Нет, не грози, отец святой;Чего бояться нам с тобой?Обоих нас могила ждет…Не всё ль равно, что день, что год?Никто уж нам не господин;Ты в рай, я в ад — но путь один!С тех пор, как длится жизнь моя,Два раза был свободен я,

Последний ныне. В первый раз,Когда я жил еще у вас,Среди молитв и пыльных книг,Пришло мне в мысли хоть на мигВзглянуть на пышные поля,Узнать, прекрасна ли земля,Узнать, для воли иль тюрьмыНа этот свет родимся мы!И в час ночной, в ужасный час,Когда гроза пугала вас,Когда, столпясь при алтаре,Вы ниц лежали на земле,При блеске молний роковыхЯ убежал из стен святых;Боязнь с одеждой кинул прочь,Благословил и хлад и ночь,Забыл печали бытияИ бурю братом назвал я.Восторгом бешеным объят,С ней унестись я был бы рад,Глазами тучи я следил,Рукою молнию ловил!О старец, что средь этих стенМогли бы дать вы мне взаменТой дружбы краткой, но живойМеж бурным сердцем и грозой?..

На что нам знать твои мечты?Не для того пред нами ты!В другом ты ныне обвинен,И хочет истины закон.Открой же нам друзей своих,Убийц, разбойников ночных,Которых страшные делаСмывает кровь и кроет мгла,С которыми, забывши честь,Ты мнил несчастную увезть.

Мне их назвать? Отец святой,Вот что умрет во мне, со мной.О нет, их тайну — не мою —Я неизменно сохраню,Пока земля в урочный часКак двух друзей не примет нас.Пытай железом и огнем,Я не признаюся ни в чем;И если хоть минутный крикИзменит мне… тогда, старик,Я вырву слабый мой язык!..

Страшись упорствовать, глупец!К чему? Уж близок твой конец,Скорее тайну нам предай.За гробом есть и ад и рай,И вечность в том или другом!..

Послушай, я забылся сномВчера в темнице. Слышу вдругЯ приближающийся звук,Знакомый, милый разговор,И будто вижу ясный взор…И, пробудясь во тьме, скорейИщу тех звуков, тех очей…Увы! они в груди моей!Они на сердце как печать,Чтоб я не смел их забывать,И жгут его, и вновь живят…Они мой рай, они мой ад!Для вспоминания об нихЖизнь — ничего, а вечность — миг!

Богохулитель, удержись!Пади на землю, плачь, молись,Прими святую в грудь боязнь…Мечтанья злые — божья казнь!Молись ему…

Напрасный труд!Не говори, что божий судОпределяет мне конец:Всё люди, люди, мой отец!Пускай умру… но смерть мояНе продолжит их бытия,И дни грядущие моиИм не присвоить, и в крови,Неправой казнью пролитой,В крови безумца молодойИм разогреть не сужденоСердца, увядшие давно;И гроб без камня и креста,Как жизнь их ни была свята,Не будет слабым их ногамСтупенью новой к небесам;И тень несчастного, поверь,Не отопрет им рая дверь!..Меня могила не страшит:Там, говорят, страданье спитВ холодной, вечной тишине,Но с жизнью жаль расстаться мне!Я молод, молод, — знал ли ты,Что значит молодость, мечты?Или не знал? Или забыл,Как ненавидел и любил?Как сердце билося живейПри виде солнца и полейС высокой башни угловой,Где воздух свеж и где поройВ глубокой трещине стены,Дитя неведомой страны,Прижавшись, голубь молодойСидит, испуганный грозой?..Пускай теперь прекрасный светТебе постыл… ты слеп, ты сед,И от желаний ты отвык…Что за нужда? Ты жил, старик!Тебе есть в мире что забыть,Ты жил — я также мог бы жить!..

Но тут игумен с места встал,Речь нечестивую прервал,И негодуя все вокругНа гордый вид и гордый дух,Столь непреклонный пред судьбой,Шептались грозно меж собой,И слово «пытка» там и тамВмиг пробежало по устам,Но узник был невозмутим,Бесчувственно внимал он им.Так, бурей брошен на песок,Худой, увязнувший челнок,Лишенный весел и гребцов,Недвижим ждет напор валов.· · · · · ·· · · · · ·· · · · · ·

…Светает. В поле тишина.Густой туман, как пеленаС посеребренною каймой,Клубится над Днепром-рекой.И сквозь него высокий бор,Рассыпанный по скату гор,Безмолвно смотрится в реке,Едва чернея вдалеке.И из-за тех густых лесовВыходят стаи облаков,А из-за них, огнем горя,Выходит красная заря.Блестят кресты монастыря;По длинным башням и стенамИ по расписанным вратамПрекрасный, чистый и живой,Как счастье жизни молодой,Играет луч ее златой.

Унылый звон колоколовСозвал уж в храм святых отцов;Уж дым кадил между столбов,Вился струей, и хор звучал…Вдруг в церковь служка прибежал,Отцу игумену шепнулОн что-то скоро — тот вздрогнулИ молвил: «Где же казначей?Поди спроси его скорей,Не затерял ли он ключей!»И казначей из алтаряПришел, дрожа и говоря,Что все ключи еще при нем,Что не виновен он ни в чем!Засуетились чернецы,Забегали во все концы,И свод нередко повторял«Бежал! кто? как бежал?»И в монастырскую тюрьмуПошли один по одному,Загадкой мучаясь простой,Жильцы обители святой!..

Пришли, глядят: распиленаРешетка узкого окна,Во рву притоптанный песокХранил следы различных ног;Забытый на песке лежалСтальной, зазубренный кинжал,И польский шелковый кушакИзорван, скручен кое-как,К ветвям березы под окномПривязан крепким был узлом.

Пошли прилежно по следам:Они вели к Днепру — и тамМогли заметить на мелиРубец отчалившей ладьи.Вблизи, на прутьях тростникаЛоскут того же кушакаВисел, в воде одним концом,Колеблем ранним ветерком.

«Бежал! Но кто ж ему помог?Конечно, люди, а не бог!..И где же он нашел друзей?» —Так, собираясь, меж собойТвердили иноки порой.

Глава 3