Портрет второй жены - Анна Берсенева

– Посиди, Лиз, – встревожился Юра. – Или лучше ложись, да? Ты же еще не совсем выздоровела, как я мог!..

– Ты мог очень хорошо! – засмеялась она в ответ. – Я забыла обо всем, Юр, так мне было хорошо. Мертвый бы выздоровел, честное слово.

– Значит, будем лечиться, – заявил он. – Будем лечиться сутки напролет, раз такое дело. Я готов хоть сейчас повторить!

Тут она расхохоталась и вовсе неудержимо, глядя на его лицо, на котором и впрямь читалась готовность немедленно повторить любовное лечение и делать это до бесконечности.

– Нет, Юрочка, мы все-таки примем душ, ладно? Посмотри, я вся мокрая от пота, у тебя рубашка – хоть выжимай. Ведь душ есть здесь?

– Есть, – улыбнулся он. – Конечно, на этом Малифинолху они вот именно стараются, чтобы все как можно меньше напоминало о цивилизации, но душ здесь есть. И вообще, в нашей хижине, по-моему, довольно удобно. Или я слишком по-спартански отношусь к удобствам?

– Нет-нет, – успокоила его Лиза, открывая дверь в ванную. – Цивилизация преследует нас по пятам.

Ванная сияла серебристым металлом, светло-зеленым кафелем, белизной многочисленных полотенец.

– Слушай, – предложил Юра, – а может, отложим душ на потом, лучше в море искупаемся?

– Конечно! – обрадовалась Лиза. – Погоди, сейчас я купальник найду.

Чемодан собирала Наташа, тщательно пересмотрев вещи в Лизином шкафу.

– Да ну, потом найдешь, – махнул рукой Юра. – Если вообще захочешь его надевать. Здесь же нет никого, я тебе разве не сказал? Вот увидишь: весь пляж наш, и ни души, хоть на голове ходи. Пойдем скорее!

Они снова вышли на белую дорожку под пальмами. Юра держал Лизу за руку, увлекая за собою. Она так и не успела переодеться. Впрочем, батистовое платье не стесняло движений – так же, как Юрины джинсы и тонкая рубашка навыпуск, с закатанными рукавами.

Лиза не перевела часы на мальдивское время, но ей показалось, что здесь сейчас утро: зной еще не стал дневным, тягучим, солнце не слепило глаза. К тому же действительно дул ветер, освежая разгоряченное тело.

Пляж и вправду был совершенно пустынный, с бело-золотистым песком и бесконечной морской далью от берега до горизонта. Лиза даже рассмеялась, выйдя на него из-под пальм.

– Неужели мы здесь вообще одни? – удивленно спросила она, обернувшись к Юре.

– Ну, не на всем острове, конечно. Но в том-то весь и фокус: здесь домов пятьдесят, не больше, и они расположены так, что у каждого свой пляж, места на всех хватает. Вот увидишь, можно встречаться с соседями только в ресторане, а в остальное время считать себя робинзонами.

Увидев, что Юра уже разделся, Лиза тоже сбросила платье, сбросила все, что на ней было, и побежала вслед за ним к кромке воды. Океанская волна, длинная, как взмах гигантской руки, легла к их ногам с долгим, призывным шорохом.

Конечно, Юра плавал гораздо лучше, чем Лиза. Без малейшего усилия посылал он свое тело вперед, скрывался под водой, выныривал, плыл на спине и снова исчезал под водой. Лиза отстала от него почти сразу; да она и устала быстро.

Она вернулась к берегу, легла на песок так, что волны накатывались на нее до подбородка, и смотрела на Юру. Отсюда, с берега, он и правда был похож на дельфина. Только минут через двадцать он подплыл к берегу, лег рядом с Лизой, подставляя тело ласкающей, затихающей волне.

– Здорово, Лиз, да? – выдохнул он. – Оказывается, идиллии вполне достаточно человеку для счастья. Только чтобы ты смотрела на этого человека. У тебя глаза с морем сливаются, ты знаешь?

– Не знаю, Юра. Кто мне говорил об этом?

– Вот я тебе и говорю: у тебя глаза как море, и не смейся надо мной.

– Я и не смеюсь…

Она прижалась к нему, и, обнявшись, они лежали на берегу, пока волны накрывали их, убаюкивали и ласкали.

Вечером они сидели на просторной веранде, под незнакомым звездным небом, пили захваченный из Шереметьева «Мартель». Лиза раскачивалась в глубоком кресле-качалке, и ей казалось, что море по-прежнему касается ее плеч, что прикосновения волн сливаются с прикосновениями Юриного тела… Темнело быстро, свет они не включали, и Лиза еле различала черты Юриного лица в глубокой южной темноте.

– Какой хороший день, Юра, какой хороший… – тихо произнесла она.

– Правда? А я ведь волновался, Лиз. Вдруг, думаю, тебе не понравится, покажется скучно, слишком однообразно…

Она улыбнулась. Даже странно, что Юра, во всем остальном такой проницательный, часто сомневался в том, что ей казалось само собою разумеющимся.

– Редко свободное время выдается, – продолжал он. – Обидно проводить его не так, как хочется, да?

И, хотя у Лизы-то было вполне достаточно свободного времени, она кивнула.

– Мне вообще нравится путешествовать, Юр, – сказала она, то зажигая, то выключая маленькую лампочку для чтения, вделанную в ручку кресла. – Я даже не говорю, что с тобой мне нравится, – это вообще за пределами… Но мне и просто нравится ездить, смотреть. Я ведь так давно нигде не была! В Германии я чувствовала, какой мир огромный, и казалось: все доступно, только руку протянуть. А потом все как-то отдалилось, сделалось нереальным… Я сама не понимаю, из-за чего.

– Ерунда! – решительно сказал он и тут же оговорился: – То есть не то чтобы ерунда, но я думаю иначе. Нет, конечно, не все в нашей воле. Но ездить, смотреть мир – ведь это просто, Лиза, это наконец-то стало простым и естественным занятием. – И, заметив, что она хочет что-то возразить, не дал ей этого сделать. – Я понимаю, ты о деньгах подумала. Но мне бы не хотелось, чтобы ты о них думала, ладно? Зачем нам притворяться друг перед другом? Я хочу, чтобы ты могла видеть жизнь такой, как она есть, могла думать, нащупывать, что ты сама в ней значишь. И если тебе для этого необходимо путешествовать – значит, надо путешествовать. А иначе какой смысл в деньгах? Ты в Париже была?

– Нет. Какой-то заколдованный для меня город. Меня туда приглашал… один человек в Германии, но я не могла поехать с ним. Даже ради того, чтобы увидеть Париж. А теперь…

Тут Лиза замолчала, подумав о том, что в этом бесконечно далеком городе живет потрясающей красоты женщина с золотым ореолом волос…

– Поедем, – сказал Юра, нарушив паузу. – Это такой город, в который нельзя не ездить. В него можно ездить и сто, и тысячу раз, а он все будет другим, и все ты будешь чувствовать это легкое разочарование в первые минуты и такое пронзительное очарование потом, что сердце не оторвать. А то, о чем ты подумала, – закончил он, – неважно. Я не хочу, чтобы ты думала об этом, я вообще не должен был тебе позволять думать об этом, и я же обещал тебе, что этого не будет в твоей жизни больше никогда, правда? Вот и не думай.