Весь Эдгар Берроуз в одном томе - Эдгар Райс Берроуз

— Охота представляла бы немного удовольствия, — возразил первый говоривший, — если бы охотник боялся дичи, за которой охотился!

Д’Арно улыбнулся: Тарзан боится!

— Я не вполне разумею, что вы хотите сказать словом страх, — заявил Тарзан: — Как и львы, страх тоже различен у различных людей. Но для меня единственное удовольствие охоты заключается в сознании, что дичь моя настолько же опасна для меня, насколько я сам опасен для неё. Если бы я отправился на охоту за львами с двумя скорострельными ружьями, с носильщиком, и двадцатью загонщиками, мне думалось бы, что у льва слишком мало шансов, и моё удовольствие в охоте уменьшилось бы пропорционально увеличению моей безопасности.

— В таком случае остаётся предположить, что мосье Тарзан предпочёл бы отправиться на охоту за львами нагишом и вооружённый одним лишь ножом? — рассмеялся говоривший раньше, добродушно, но с легким оттенком сарказма в тоне.

— И с верёвкой, — добавил Тарзан.

Как раз в эту минуту глухое рычание льва донеслось из далёких джунглей, словно бросая вызов смельчаку, который решился бы выйти с ним на бой?

— Вот вам удобный случай, мосье Тарзан, — посмеялся француз.

— Я не голоден, — просто ответил Тарзан.

Все рассмеялись, за исключением д’Арно. Он один знал, насколько логична и серьезна эта причина в устах обезьяны-человека.

— Признайтесь, вы боялись бы, как побоялся бы каждый из нас, пойти сейчас в джунгли нагишом, вооружённый только ножом и верёвкой, — сказал шутник.

— Нет, — ответил ему Тарзан. — Но глупец тот, кто совершает поступок без всякого основания.

— Пять тысяч франков — вот вам и основание, — сказал другой француз. — Бьюсь об заклад на эту сумму, что вы не сможете принести из джунглей льва при соблюдении упомянутых вами условий: нагишом и вооружённый ножом и верёвкой.

Тарзан взглянул на д’Арно и утвердительно кивнул головой.

— Ставьте десять тысяч, — предложил д’Арно.

— Хорошо, — ответил тот. Тарзан встал.

— Мне придётся оставить свою одежду на краю селения, чтобы не прогуляться нагишом по улицам, если я не вернусь до рассвета.

— Неужели вы пойдёте сейчас? — воскликнул бившийся об заклад. — Ведь темно?

— Почему же нет? — спросил Тарзан. — Нума бродит по ночам, будет легче найти его.

— Нет, — заявил тот. — Я не хочу иметь вашу кровь на совести. Достаточно риска, если вы пойдёте днём.

— Я пойду сейчас! — возразил Тарзан и отправился к себе в комнату за ножом и верёвкой.

Все остальные проводили его до края джунглей, где он оставил свою одежду в маленьком амбаре.

Но когда он собрался вступить в темноту низких зарослей, они все пытались отговорить его, и тот, кто бился об заклад, больше всех настаивал на том, чтобы он отказался от безумной затеи.

— Я буду считать, что вы выиграли, — сказал он, — и десять тысяч франков ваши, если только вы откажетесь от этого сумасшедшего предприятия, которое обязательно кончится вашей гибелью.

Тарзан только засмеялся, и через мгновение джунгли поглотили его.

Сопровождавшие его постояли молча несколько минут и затем медленно пошли назад, на веранду отеля.

Не успел Тарзан войти в джунгли, как он взобрался на деревья и с чувством ликующей свободы помчался по лесным ветвям.

Вот это — жизнь! Ах, как он её любит! Цивилизация не имеет ничего подобного в своём узком и ограниченном кругу, сдавленном со всех сторон всевозможными условностями и границами. Даже одежда была помехой и неудобством.

Наконец он свободен! Он не понимал до того, каким пленником он был все это время!

Как легко было бы вернуться назад к берегу и двинуться на юг к своим джунглям и к хижине у бухты!

Он издали почуял запах Нумы потому, что шёл против ветра. И вот его острый слух уловил знакомый звук мягких лап и трение огромного, покрытого мехом, тела о низкий кустарник.

Тарзан спокойно перепрыгивал по веткам над ничего не подозревавшим зверем и молча выслеживал его, пока не добрался до небольшого клочка, освещенного лунным светом.

Тогда быстрая петля обвила и сдавила бурое горло, и подобно тому, как он это сотни раз делал в былые времена, Тарзан прикрепил конец верёвки на крепком суку и, пока зверь боролся за свободу и рвал когтями воздух, Тарзан спрыгнул на землю позади него и, вскочив на его большую спину, вонзил раз десять длинное узкое лезвие в свирепое сердце льва.

И тогда, поставив ногу на труп Нумы, он громко издал ужасный победный крик своего дикого племени.

С минуту Тарзан стоял в нерешительности под наплывом противоречивых душевных стремлений: верность к д’Арно боролась в нём с порывом к свободе родных джунглей. Наконец, воспоминание о прекрасном лице и горячих губах, крепко прижатых к его губам, победило обворожительную картину прошлого, которую он нарисовал себе. Обезьяна-человек вскинул себе на плечи неостывшую ещё тушу и опять прыгнул на деревья.

Люди на веранде сидели почти молча в продолжение часа.

Они безуспешно пытались говорить на разные темы, но неотвязная мысль, которая мучила каждого из них, заставляла их уклоняться от разговора.

— Боже мой! — произнёс, наконец, бившийся об заклад. — Я больше не могу терпеть. Пойду в джунгли с моим скорострельным ружьём и приведу назад этого сумасброда.

— Я тоже пойду с вами, — сказал один.

— И я, и я, и я, — хором воскликнули остальные. Эти слова как будто нарушили чары какого-то злого ночного кошмара. Все бодро поспешили по своим комнатам и затем, основательно вооружённые, направились к джунглям.

— Господи! Что это такое? — внезапно крикнул один англичанин, когда дикий вызов