Странный брак - Кальман Миксат

Прежде чем уйти, Бернат метнул на Марию уничтожающий взгляд, который, однако, не пронзил ее — она уже лежала без чувств на каменном полу.

Досточтимый депутат с облегчением вздохнул, как человек, избавившийся от какой-то тяжести, давившей его душу, покинул зал и только во дворе сказал прислуге:

— Посмотрите-ка, там в большом зале упала в обморок какая-то женщина.

Люди, которые нашли графиню и привели в чувство, легко могли бы сказать: — "Пожалуй, она все-таки любила его".

Стоит ли продолжать? Долго пришлось бы описывать всю церемонию и то, как бесконечной вереницей тянулись по дорогам скорбящие и любопытные.

В ожидании духовенства родственники Бутлеров собрались в охотничьем зале. Там сидела в кресле и супруга покойного, бледная как смерть. Там же находились прибывшие из других имений управляющие и префекты, пока читали завещание, привезенное секретарем из Вены.

Покойный граф почти все свои владения, доходы, движимое и недвижимое имущество завещал на благотворительные цели. И только половину доходов от эрдётелекского имения оставил он тому несчастному созданию, которое называло себя его женой, а так как у нее якобы есть дочь, то последняя по выходе замуж получит в приданое гарагошский хутор с четырьмя тысячами хольдов земли.

Некоторую часть своих владений он завещал кое-кому из друзей и родственников. Так, господину Будаи за его "долголетнюю преданность" Бутлер завещал имение во Вребине со всем движимым и недвижимым, что в нем есть, дабы на старости лет он мог спокойно "петь псалмы". Все, что еще останется после этого, все виды доходов, земли и все прочее, — должно принадлежать любимому опекуну графа, Иштвану Фаи, или, вернее, его семье.

Если же выяснится, что какой-либо из поименованных бесчисленных даров достанется такой общине, в которой плодами сего даяния могли бы воспользоваться и попы, то по выяснении этого обстоятельства завещание надлежит считать недействительным, а упомянутое имущество подлежит раздаче среди бедняков бозошского поместья. И так далее, и тому подобное.

Тем временем на четырех экипажах приехали попы (из-за сильных морозов съехались лишь окрестные), и начались похороны, прошедшие мирно, без всяких инцидентов. Все были ослеплены невиданной помпой. Крепостные несли тысячу факелов. И когда первые из них были уже в Доборуске у склепа, катафалк с гробом еще не тронулся с места. Четыре повозки везли только венки и цветы (уж конечно, с Пирошкой Хорват ничего бы не стряслось и честь ее не пострадала бы, если б она послала хоть веточку резеды). Никогда еще здесь не собиралось такого множества народа, как в этот раз; и не только знатные господа, но и простые смертные не ударили в грязь лицом. Тут был весь Унгвар, оба Капоша с их окрестностями. Смотрите, здесь и трактирщик Гриби с пригожей Хадаши (теперь она его жена). Катушка все показывает им и дает всяческие пояснения.

Из-за огромного наплыва знати простому человеку нельзя было пробраться вперед, чтобы увидеть гроб. Сам почтенный Дёрдь Тоот вместе с другими был оттеснен на задний план, хотя вовсе не затем пришел, чтобы любоваться спинами толстенных господ. Он хотел все видеть и покойного оплакать. В досаде он направился в Руску, решив дожидаться процессии прямо у склепа.

Трактирщик пришел туда вместе с первыми факельщиками и, осмотрев склеп — простое кирпичное сооружение под черепичной крышей, с отдушиной наподобие окна, — надумал взобраться на его чердак. Оттуда он мог бы созерцать погребальную церемонию, множество экипажей, знать, мерцающие факелы, цветные гербы, покрытых траурными попонами лошадей, а может быть, разглядеть среди цветов и свою веточку. Там ли она? Взобраться наверх оказалось легким делом, ибо никто не интересовался сейчас живыми. Достойный Тоот залез на чердак и, конечно, лучше других видел все, что происходило и о чем дома будет расспрашивать женушка.

О, все было очень красиво и так невыразимо печально! У склепа знатные господа сняли гроб с катафалка и понесли его на плечах. (Нередко играл покойный в карты с этими господами!) В склеп могли войти лишь немногие. Впрочем, внутри церемония продолжалась недолго: шопы скоро закончили ее, так как порядком замерзли. Установили гроб. Всему конец! Последний граф Парданьский прибыл в свою вечную обитель.

Затем повернули щит с гербом: на синем фоне золотой орел в короне, с серебряным бочонком на груди.

Был орел — и нет его!.. Улетел он, унеся ввысь и весь род Бутлеров. Только на старинных саблях да на ветхих переплетах книг он продолжает тащить свою тяжелую, нелепую ношу: серебряный бочонок, которым наградил его когда-то, в незапамятные времена, король — фантазер и весельчак (тогда еще бочонки ковали из серебра). Теперь бочонки деревянные, да и нечего собирать в них на Токайской горе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Толпа быстро рассосалась — кто туда, кто сюда; господа сели в экипажи, остальные пошли пешком, еще несколько минут толкуя о покойном.

Самыми последними уходили почтенный Будаи и секретарь покойного. Бот задержался, может быть, случайно, а старый Будаи для того, чтобы большим ключом, который он держал в руке, запереть дверь склепа.

Тогда-то, как рассказывают, и произошло то событие, слух о котором до самой революции[54] передавался из уст в уста в комитатах Земплен и Унг. Позднее революция отмела и эту легенду. До легенд ли было в такую пору, когда надлежало совершать воистину легендарные дела, когда тот самый юный гимназист из Уйхея, который некогда подбил из пращи цыплят трактирщика Тоота, вдохновлял на битвы свои редеющие полки.

Ну, раз уж пришлось упомянуть трактирщика Тоота, я расскажу об этой легенде, поскольку через него-то она и пошла гулять по свету. Впрочем, это и не его вина, так как никому не раскрывал он своей тайны, если не считать жены (впрочем, он и об этом жалеет). Тем не менее и подобной откровенности оказалось вполне достаточно, чтобы тайна перестала быть тайной.

А Тоот рассказал будто бы следующее. Когда управляющий Будаи остался наедине с Ботом у дверей склепа, Тоот все еще находился на чердаке, так как стеснялся сойти оттуда при столь большом стечении народа, и через щель видел и слышал, как почтенный Будаи, взяв секретаря за лацкан пальто и пристально глядя на него пронизывающим взглядом, угрюмо сказал:

— А знаете ли вы, господин секретарь, что ночью я открывал гроб и тела графа Бутлера в нем не оказалось?

Секретарь испуганно оглянулся вокруг и пролепетал в страхе:

— Что же там было?

— Деревянная кукла в куче песка и стружек.

— Ну, а еще?! — зловеще бросил Бот и посмотрел на старика леденящим кровь взглядом.

— На груди у куклы табличка, — тихо продолжал управляющий Будаи, — на которой написано: "Тасе!" [Молчи! (лат.)]

— Ergo tace! [Значит, молчи! (лат.)] — мрачно, с угрозой в голосе заключил секретарь.

Вот какая легенда распространилась в те времена. Но поскольку всегда находятся люди — к числу таких принадлежал и почтенный Тоот, — которые не верят, что их любимые герои, как, например, Наполеон, умирают, а между тем каждый знает, что все люди на земле смертны, то в эту малоправдоподобную сказку и верили и не верили. Узнать что-либо более достоверное было уже невозможно, потому что старый Будаи умер через три недели после похорон графа, а секретарь Бот навсегда исчез из этих краев сразу же после погребальной церемонии. Так что один бог знает, кто прав! Но после того как следующей весной Пирошка Хорват тоже продала свое борноцкое имение одному моравскому графу и покинула здешние места, да и вообще Венгрию, и даже след ее простыл, число поверивших в легенду трактирщика Тоота значительно возросло. А Тоот, покуривая свою неизменную трубку, до самой смерти тешил себя мечтой, что где-нибудь в тихом уголке большого мира живет — непременно живет! — счастливая пара, которая по воскресеньям ставит на стол два красных бокала, украшенных серебряными оленями, и, попивая из них вино, нет-нет да вспоминает его, приговаривая: "Жив ли еще добрый старый Тоот в Оласрёске?"

Долго жила эта легенда даже в кругах высшей знати, то исчезая, то возрождаясь, не получая, однако, слишком широкого распространения. Это видно из того, что гроб до настоящего времени так и не открыли (хоть и об этом был разговор).

Спит спокойно граф Бутлер, если он действительно находится в этом гробу, — мужчина, красивее которого с тех пор не было в комитате Унг. Тихое пристанище, склеп в Добо-руске, самое подходящее место для вечного сна: кругом царит молчание, исчезли и леса, не слышно больше их величавого шума. И только лягушки квакают иногда в ближних болотах:

"Прравят попы! Прравят попы!"

О книге "Странный брак"

Роман впервые печатался в 1900 г. с продолжениями на страницах "Пешти хпрлап". Много раз издавался отдельными изданиями, входил во все последние собрания сочинений Миксата, переведен на многие языки мира. В 1948 г. Миклош Дярфаш и Иштван Эркень переработали роман в одноименную пьесу, которая в том же году была поставлена в Будапеште, а в 1960 г. возобновлена в Сегеде. В 1951 г. роман был экранизирован.