Вердикт (= Сбежавшее жюри) - Джон Гришем

- Это Беверли Монк? - спросил Свенсон, стараясь подражать Николасу Истеру. Он множество раз прослушал запись его голоса.

- Да. Кто это?

- Та самая Беверли Монк, которая когда-то работала в "Маллигане" в Лоренсе?

Пауза. Затем:

- Да. А кто это?

- Это Джефф Керр, Беверли. Давненько мы не виделись. - Свенсон и Фитч рисковали, допуская, что после отъезда Клер и Джеффа из Лоренса они не виделись с Беверли.

- Кто? - переспросила девушка, и Свенсон почувствовал облегчение.

- Джефф Керр. Ну помнишь, я встречался с Клер. Я еще учился на юридическом.

- А, да-а-а, - протянула она так, что было непонятно, то ли она действительно вспомнила Керра, то ли сделала вид.

- Послушай, я в городе и хотел узнать, не было ли у тебя в последнее время вестей от Клер?

- Я с Клер не разговаривала года четыре.

- А, понимаю.

- Послушай, у меня много работы. Может, как-нибудь в другой раз поговорим?

- Ну конечно, - ответил Свенсон, повесил трубку и тут же позвонил Фитчу. Они решили, что стоит рискнуть и попробовать подкупить Беверли наличными, чтобы порасспросить о Клер. Если она не виделась с ней четыре года, то едва ли сможет быстро найти ее и сообщить о звонке "Джеффа". В ожидании следующего дня Свенсон наблюдал за девушкой.

Фитч требовал от своих консультантов представлять ему ежедневный доклад о впечатлениях от последних дней суда. Одна страница, через два интервала, только по делу, без слов, содержащих более четырех слогов, надо было ясно изложить свои впечатления от свидетелей и то, как восприняли их выступления присяжные. Фитч требовал честных отчетов и всегда бранил экспертов, сочинявших приукрашенные доклады. Он предпочитал пессимистов. Отчеты должны были лежать у него на столе через час после того, как судья Харкин объявлял судебное заседание закрытым до следующего дня.

В среду доклады о выступлении Дженкла были неутешительными, зато четверговые впечатления о свидетельских показаниях доктора Дениз Маккуейд и доктора Майры Спролинг-Гуди оказались почти восторженными. Помимо того, что дамы расшевелили сонный зал, набитый унылыми мужчинами в строгих костюмах, обе очень хорошо выступили. Присяжные слушали внимательно и, похоже, поверили им. Особенно мужчины.

И все же Фитчу было неспокойно. Он никогда не чувствовал себя так скверно перед окончанием слушаний. С отставкой Херреры защита лишилась одного из наиболее сочувствующих ей присяжных. Нью-йоркская финансовая пресса вдруг объявила, что защита висит на волоске, и открыто сожалела о том, что будет вынесен обвинительный приговор. Колонка Баркера в "Магнате" была у всех на устах. Дженкл нанес им непоправимый ущерб. В обеденный перерыв позвонил Лютер Вандемиер из "Трелко", самый интеллигентный и влиятельный человек в Большой четверке, и устроил разнос. Жюри в изоляции, и чем дольше тянется процесс, тем больше раздражения вызывает у присяжных та сторона, которая в настоящий момент представляет своих свидетелей.

Десятая ночь в изоляции прошла без инцидентов. Никаких капризных любовников. Никаких несанкционированных походов в казино. Никаких спонтанных сеансов йоги по полной программе. По Херрере никто не скучал. Он уложил вещи за минуту и уехал, несколько раз клятвенно заверив шерифа, что инцидент этот был против него сфабрикован.

Импровизированный шахматный турнир состоялся в столовой во время обеда. У Хермана была брайлевская шахматная доска с пронумерованными полями, и накануне вечером он разгромил Джерри одиннадцать раз. Нашлись охотники попробовать свои силы, жена Хермана принесла доску, и вокруг него стал собираться народ. Менее чем за час он выиграл три блица у Николаса, еще три - у Джерри, три - у Хенри By, который вообще в жизни не играл в шахматы, еще три - у Уиллиса и был готов снова сразиться с Джерри, уже по более низким ставкам, когда в столовую, чтобы взять себе еще десерта, вошла Лорин Дьюк. В детстве она играла в эту игру с отцом. Когда Лорин выиграла у Хермана первый раз, никто не проявил к слепому ни малейшего сострадания. Турнир продолжался вплоть до "комендантского часа".

Филип Сейвелл, как обычно, оставался у себя в номере. Во время обеда в мотеле или во время перерыва в суде, когда они пили кофе, Сейвелл иногда разговаривал с коллегами, но в основном сидел, уткнувшись в книгу и ни на кого не обращая внимания.

Николас дважды пытался разговорить его, но безуспешно. Сейвелл не любил болтать и предпочитал, чтобы никто о нем ничего не знал.

Глава 31

После почти двадцати лет ловли креветок Хенри By редко просыпался по утрам позже половины пятого. В пятницу утром, после отчисления из жюри полковника, он сидел в столовой один за чашкой горячего чая и просматривал газету. Вскоре к нему присоединился Николас. Как обычно, быстро покончив с приветствиями, Николас стал расспрашивать By о дочери, которая училась в Гарварде. Она была объектом невероятной гордости отца, и глаза Хенри сияли, когда он рассказывал о ее последнем письме.

Кто-то входил, кто-то выходил из столовой. Разговор перешел на вьетнамскую войну. Николас впервые упомянул, что его отец погиб во Вьетнаме в 1972 году. Это было ложью, но Хенри история отца Николаса глубоко тронула. Потом, когда они остались одни, Николас спросил:

- А что вы думаете об этом процессе?

Хенри отпил большой глоток чая, щедро сдобренного сливками, и облизал губы:

- А ничего, что мы говорим об этом?

- Конечно, ничего. Ведь нас никто не слышит. Все болтают между собой о процессе, Хенри. Это свойственно любому присяжному. Все, кроме Хермана Граймза.

- И что думают другие?

- Полагаю, большинство из нас еще не приняли своего решения. Но самое главное, чтобы мы держались вместе. Очень важно, чтобы наше жюри вынесло вердикт, желательно единогласный или в худшем случае девятью голосами в пользу той или иной стороны. Если жюри не сможет прийти к определенному решению - это катастрофа.

Хенри отпил еще немного чая и задумался. Он прекрасно понимал по-английски и хорошо говорил на этом языке, хотя и с акцентом, но как большинство людей, для которых английский - неродной язык, независимо от того, являются ли они иммигрантами или родились в Америке, испытывал особый пиетет перед законом.

- Почему? - спросил он. By доверял Николасу, как, впрочем, и остальные присяжные, потому что Николас изучал юриспруденцию и, казалось, умел как никто разбираться в фактах и процессуальных событиях, которые просто проскакивали мимо других.

- Очень просто. Нынешний суд - решающий этап в ходе всех этих "табачных процессов", можно сказать, их Геттисберг, их Армагеддон. Именно здесь стороны сошлись с намерением обрушить на голову противника всю мощь своих боеприпасов. И в этой битве должен быть победитель и должен быть побежденный. Ясно и определенно. Вопрос о том, будут ли табачные компании признаны ответственными за ущерб, наносимый сигаретами здоровью курильщиков, решается здесь. Нами. Нас выбрали, и наша задача вынести вердикт.

- Понимаю, - все еще смущенно кивнул в знак согласия Хенри.

- Худшее, что мы можем сделать, это разойтись во мнениях, расколоться - и тогда суд будет признан несостоявшимся.

- А почему это плохо?

- Потому что беспринципно. Мы оставляем "труп" следующему жюри. Если мы, ничего не решив, разойдемся по домам, это обойдется каждой стороне в миллионы долларов, потому что через два года им придется собираться и все повторять снова - тому же судье, тем же адвокатам, тем же свидетелям, только жюри будет новое. Мы тем самым как бы расписываемся в своем бессилии и признаем, что у нас не хватило здравого смысла, чтобы прийти к согласию, а вот следующее жюри, набранное здесь же, в округе Гаррисон, может оказаться посообразительнее.

Хенри чуть склонился вправо, поближе к Николасу.

- И что вы собираетесь теперь делать? - спросил он как раз в тот момент, когда Милли Дапри и миссис Глэдис Кард, весело посмеиваясь, вошли в столовую, чтобы налить себе кофе. Они немного поболтали с мужчинами и отправились смотреть Кати в "Сегодняшнем шоу". Они обожали Кати.

- Так что же вы собираетесь делать? - шепотом повторил свой вопрос Хенри, не сводя глаз с двери.

- Пока не знаю, да это и не так важно. Важно, чтобы мы все держались вместе. Все до единого.

- Вы правы, - согласился Хенри.

В ходе этого процесса у Фитча выработалась привычка еще за несколько часов до открытия заседаний в суде работать у себя за письменным столом, почти не сводя глаз с телефонного аппарата. Он знал, что она позвонит в пятницу утром, хотя представить себе не мог, что еще она выкинет такого, от чего у него может случиться инфаркт.

Ровно в восемь Конрад сообщил ему по внутренней связи:

- Это она.

Фитч схватил телефонную трубку и любезно произнес:

- Алло.

- Эй, Фитч, попробуйте догадаться, кто теперь мешает Николасу.

Подавив стон и крепко сжав веки, он ответил:

- Не знаю.