Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

Для того чтобы прочувствовать всю полноту жизни, чтобы реализовать целостность, разделенные миры должны сойтись воедино. Это требует сознательного страдания особого рода – страдания особой глубины, которых ни Маленький принц, ни Пилот, потерпевший крушение, еще не испытывали. Эта история говорит нам о том, что страдание, необходимое в этом процессе, имеет отношение к осознанному переживанию безмерной печали и скорби. Видимо, такое горевание возможно, только при условии, если два этих мира встречаются и сознательно удерживаются в напряжении между собой. Невинность должна выстрадать свой опыт и в этом смысле «лишиться иллюзий»? «Иссушенный» мир Пилота, в котором доминирует Эго, должен испытать горечь утраты, а затем заново «обрести иллюзии», то есть способность чувствовать, которая была подавлена или отвергнута, и позволить живительному духу вновь войти в его жизнь через контакт с «иным» миром планеты Маленького принца. По сути, это будет означать возвращение души в тело – возвращение жизненной энергии и смысла, который требует взаимодействия двух миров.

Переживание с риском для невинности

В нашей истории предательство невинности происходит, когда Маленький принц начинает свое путешествие на Землю – от одного астероида к другому, как по ступенькам. Впервые он утрачивает часть своих иллюзий, когда географ говорит ему, что его любимая роза не стоит записи в его книге, потому что она «эфемерна» и умрет рано или поздно! Маленький принц неожиданно сталкивается с реальностью смерти и затоплен чувством крайней уязвимости. Он чувствует себя виноватым, что оставил свою розу в одиночестве и без защиты. Эта мысль беспокоит его все больше и больше. Он начинает тяготиться одиночеством и скучать по присутствию близкого существа. Он хочет найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить.

После некоторых приключений он добирается до Земли и, как в сюжете западного мифа о происхождении сознания в Эдемском саду, встречает змею. Он спрашивает ее, почему в пустыне нет людей. Змея понимает, что Маленький принц, только что сошедший со звезды, не искушен во всем, что касается земных дел. Она сожалеет о том, что ему предстоит пережить на этой «Земле, жесткой как гранит». Змея заверяет его, что при следующей встрече, если его дела будут плохи, она сможет моментально отправить его обратно на родную планету… с помощью одного небольшого укуса. Маленький принц очень хорошо понимает то, что говорит ему змея (St Exupery, 2000: 51). Здесь змея, как и Люцифер в Книге Бытия, означает не только сознание, но и бессознательное состояние, переход от одного состояния к другому происходит благодаря диссоциации. Когда переживание становится невыносимым, диссоциация может сформировать измененное состояние сознания и «отправить домой», подобно защитному действию системы самосохранения.

Итак, нагруженный новым знанием, Маленький принц продолжает свое путешествие в поисках товарищей. На одинокой горной вершине он кричит: «Будем друзьями, я совсем один!» Эхо отозвалось: «один… один… один…» (St Exupery, 2000: 54). Затем к нему приходит настоящая боль. Маленький принц оказался в саду, где было 5000 роз, и внезапно его одолевает тяжелое чувство, связанное с утратой еще одной иллюзии. Его единственная роза «говорила ему, что во всей вселенной нет никого подобного ей», но она лгала ему! Она была всего лишь обыкновенной розой. Маленький принц понял, что все, чем он обладал, – это несчастная «простая роза и три вулкана ростом мне по колено, да и то один потух…»! Предательски обманутый и разочарованный, он вдруг перестал чувствовать себя величайшим принцем, «лег в траву и заплакал» (St Exupery, 2000: 56).

Приручение: пшеничные поля

В этот критический момент появляется Лис, и Маленький принц впервые находит себе друга на Земле. Лис – это своего рода психопомп, который учит Маленького принца любить. Его наставления трогательно изображают работу терапевтов, поэтому я хочу подробно рассмотреть диалоги.

– Поиграй со мной, – попросил Маленький принц. –

Мне так грустно…

– Не могу я с тобой играть, – сказал Лис. – Я не приручен.

– Ах, извини, – сказал Маленький принц.

Но, подумав, спросил:

– А как это – приручить?

Тогда Лис (как психолог-последователь теории привязанности!) объясняет, что «приручить» означает «создать узы». Это приводит Маленького принца в замешательство, и Лис продолжает объяснять:

Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя всего только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственным в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете…

…моя жизнь словно солнцем озарится. Твои шаги я стану различать среди тысяч других. Заслышав людские шаги, я всегда убегаю и прячусь. Но твоя походка позовет меня, точно музыка, и я выйду из своего убежища. И потом – смотри! Видишь, вон там, в полях зреет пшеница? Я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. Пшеничные поля ни о чем мне не говорят. И это грустно! Но у тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница станет напоминать мне о тебе. И я полюблю шелест колосьев на ветру…

Ладно, ладно, говорит Маленький принц, я приручу тебя, но «что для этого надо делать?»

«Надо запастись терпеньем, – ответил Лис. – Сперва сядь вон там, поодаль, на траву – вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Слова только мешают понимать друг друга. Но с каждым днем садись немножко ближе».

Так Маленький принц и приручил Лиса.

Лис научил Маленького принца еще кое-чему. Приручение не подействует как надо, если Маленький принц не будет приходить каждый раз в одно и то же время. Лис сказал ему, что он должен соблюдать «обряды» – регулярное время встреч, и тогда встречи становятся особенными, и их можно ждать и предвосхищать. Иначе говоря, настоящая дружба требует времени, регулярных встреч. Применительно к аналитическому процессу этот эпизод дает прекрасный пример того, что ритмичность и надежность терапевтических встреч и аналитической «рамки» актуализируют разные виды времени, отделяя профанное время от «сакрального», chronos от kairos. Такая ритмичность, по словам Лиса, является важной частью правильного приручения.

Кроме того, заметил Лис, если в твоей жизни есть такие обряды, ты начнешь волноваться в ожидании. И когда в назначенное время твой новый друг не появится, ты «узнаешь цену счастью!» (St Exupery, 2000: 61). Другими словами, неизбежная плата за привязанность к смертному человеку – это страдание, и оно не для тех, кто «должен сохраниться безупречным», то есть не для тех, кто отказывается рисковать своей невинностью.

Наконец, «настал час прощанья»:

– Я буду плакать о тебе, – вздохнул Лис.

– Ты сам виноват, – сказал Маленький принц. – Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно, ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил…

– Да, конечно, – сказал Лис.

– Но ты будешь плакать!

– Да, конечно.

– Значит, тебе от этого плохо.

– Нет, – возразил Лис, – мне хорошо. Вспомни, что я говорил про золотые колосья.

Реализация подхода, описанного в этом чудесном отрывке, в нашей работе в психотерапии (и в жизни) заслуживает того, чтобы уделить ему некоторое внимание.

Во-первых, Лис описывает способ, с помощью которого любовь озаряет мир и его изысканную красоту. Если Маленький принц «приручит» его, красота мира – например, пшеничные поля – будет ему напоминать о его особенном друге. Тогда мир станет источать сияние, подобное той радости, которой будет исполнен Лис, когда его друг рядом. Каждый момент близости с другом наполнится ощущением «лазурно-изумрудного рая», которое переживает невинное дитя в оде Вордсворта «Ода» (Wordsworth, 2004а: 163). Конечно, одновременно это означает, что в будущем неминуемо переживание утраты – это неизбежная «плата» за счастье.

Такая «любовь», полная надежд и пробуждающая утраченную невинность, часто появляется на ранних этапах психоаналитического переноса, создает перспективу союза «миров» и обычно обсуждается в контексте общей темы «идеализация». То, как мы осмысляем идеализирующую энергию этой любви, полной надежд, является важной частью нашей теоретической ориентации, я подробно рассматриваю эту тему в другой работе[55]. Фрейд (Freud, 1957: 105) описал бы это как «всего лишь» перенос утраченного состояния первичного нарциссизма на любимого человека. В том же духе американский психоаналитик Отто Кернберг (Kernberg, 1975: 226–229) рассматривал в своих теоретических работах такую идеализирующую любовь как проекцию грандиозной самости, понимая ее как защиту от неудовлетворенной подспудной потребности в зависимости и от ярости из-за этой фрустрации.