Тирант Белый - Жуанот Мартурель

Тогда поднялся герцог со слезами на глазах, вышел из шатра и направился к себе в лагерь, а Тирант со своими людьми — к себе.

И приказал Тирант, чтобы вокруг большого источника с прохладной водой, что был на краю лагеря, расстелили ковры и расставили множество столов. И усадил он послов за один стол, а отпущенных на волю пленных — за другой, пониже, стоявший слева от них. Всех герцогов и сеньоров разместил он за столом также более низким, но стоявшим справа от послов. Были поданы в избытке куры, цыплята, фазаны, рис и кус-кус, также множество иных изысканных блюд и вин. Послы наслаждались, глядя на то, как, по приказу Тиранта, учтиво ухаживали за герцогами и за ним самим. Когда они отобедали, распорядился Тирант принести им сладости и кандийскую мальвазию[341].

Маркиз де Сан-Жорди спросил, сколько людей потеряли турки в сражении. Послы ответили, что около пятидесяти трех тысяч убитыми и пленными. Затем все прошли в шатер для совещаний. Тирант послал спросить герцога, не желает ли тот прийти, чтобы услышать ответ христиан. Герцог ответил, что не может прибыть.

После того, как все, вместе с послами, разместились в шатре, ответил Тирант следующим образом.

Глава 138

Добиваться благородных целей и славы в блистательных битвах отпущено рыцарям в знак великой их доблести. И потому позабыта былая слава греков из-за побед турок; но до тех пор не падет величие Греции, покуда жива будет память о Трое. И посему величие сеньора Императора таково, что превосходит он в рыцарской доблести и благородстве прежних славных греческих рыцарей и заслуживает благодаря своему достоинству и доброте быть владыкой над всеми государями вселенной. А султан и Великий Турок, не убоявшись ни Бога, ни людской хулы, как среди христиан, так и среди турок, изменили рыцарскому благородству и возжаждали отобрать насильно титул и сан императорский. Посему полагаюсь я на помощь Божию, ибо Господь всеведущий дарует мне силы послать смерть и султану, и Великому Турку. И тогда явлено будет миру то воистину ужасное зло, что причинили они Его Величеству Императору, лишив его большей части империи. Ныне рвутся они лишить его всего, чем он владеет, и я полагаю это делом жестоким и бесчеловечным, порочащим их честь и славу. Памятуя обо всем вышесказанном, передайте же султану и Великому Турку: ни за что на свете не заключу я с ними ни мира, ни перемирия, если только не поклянутся они, обратившись лицом в сторону Мекки[342], в присутствии всех благородных и честных рыцарей, что через полгода вместе со всем своим войском покинут они всю империю и возвратят Императору все завоеванные земли. И не подумайте, что я говорю это из неуважения к вашим сеньорам или из какой бы то ни было спеси, но для того лишь, чтобы воздал мне Господь по справедливости, ибо знаю, что в подобных делах будет у меня много судей, но мало защитников.

Сказавши это, Тирант умолк.

Тогда встал посол Абдалла Соломон и ответил следующим образом:

О несправедливая фортуна! Благоволишь ты новому Маршалу и даруешь ему победу в битве вкупе с великой славой, честью и добрым именем, нанося тем удар по народу мавританскому и по былому его могуществу. И дабы укрепить твою отвагу, сеньор Маршал, покажу я себя не только врагом твоим, но и советчиком и скажу: помни о том, что хранит и приумножает твою честь и доброе имя, коль скоро переменчивая фортуна наградила тебя ими за мужество и благоразумие во всех деяниях. Опасайся потерять их, ибо посылаются они в награду лишь достойным рыцарям. Римляне в былые времена были бы довольны той щедрой судьбой, каковую обрел ты ныне; а явлена она через твою великую доблесть, не в одном лишь величии твоего имени, но в поистине царственном твоем благородстве. Не думай, что я прошу мира, угрожая новой битвой. Но ежели не захочешь ты его заключить, жди нового сражения на пятнадцатый день луны, когда столько стечется сюда мавров, что сама земля не сможет их удержать.

И мудрый Абдалла Соломон повернулся лицом к реке Трансимено[343] и воскликнул:

О Трансимено, до чего же спокойны и прозрачны твои воды! Но не пройдет и нескольких дней, как станут они кровавыми! Жестокие пройдут здесь сражения, и молва о них облетит весь свет. И напрасно сетуешь ты, доблестный Маршал, на судьбу Императора. Ничего удивительного в ней нет, ибо, чем богаче, великолепнее и могущественнее государство, тем сильнее зависть соседей и стремление их завоевать его. Вот почему суждено грекам постоянно иметь самых лютых врагов и гибнуть в боях. И разве справедливо, чтобы столько королей и владетельных сеньоров, захватив почти всю империю, возвращались в свои владения? Так желаешь ты и вместе с тобой все греки, но ведь в ваших руках — меньшая часть земли греческой. Самое лучшее для тебя и твоих людей — положиться на вашу веру, как то и надлежит делать праведным христианам.

И Абдалла Соломон распрощался со всеми. А когда послы уже подошли к реке, послал Тирант им всем богатые дары. Они же его весьма благодарили.

Когда переплыли они реку на той же утлой лодке, Тирант приказал Диафебу вместе с большим отрядом пеших и конных воинов и со всеми пленными отправиться грядущей ночью в Константинополь. Едва подъехал Диафеб к городу, все его жители — и мужчины, и женщины — вышли на подъездные дороги, чтобы посмотреть на пленников. Когда ввели их на главную площадь города, Император и все дамы уже стояли у окон. Пленные шли друг за другом, связанные в цепочку, и, в знак победы христиан, волочили по земле штандарты султана и все прочие, которые были захвачены. И Император, и все остальные были уведомлены, что Тирант победил, что его рыцари безупречно сражались и одержали славную победу, принесшую всем радость. От имени Тиранта Диафеб передал Императору четыре тысячи триста пленных, дабы узнали греки его благородство и щедрость. Император приказал поместить всех пленных под надежную охрану.

После этого Диафеб поднялся во дворец и отдал почтение Императору, Императрице и прекраснейшей Принцессе, а затем — всем прочим дамам. Император приказал, чтобы тут же в его присутствии сняли с Диафеба доспехи и облачили его в шитый золотом и жемчугом упланд длиною до пят, дабы он не мерз.

Затем Император усадил его на скамью перед своим троном, а все дамы расселись вокруг. Император попросил Диафеба рассказать обо всем, что они совершили, начиная с того дня, как уехали из города. Вам нетрудно будет догадаться, что Диафеб не забыл ничего, что было бы к чести и хвале Тиранта. Нечего и спрашивать, какую гордость испытал Император, слушая о таких неповторимых подвигах. Но если уж доставили они радость Императору, то еще больше — Принцессе. В тот вечер ни Диафеб, ни его свита не чувствовали ни в чем недостатка. И они соглашались, чтобы ухаживали за ними только придворные девицы.

После ужина Император взял под руку свою дочь, а Диафеб предложил руку Императрице, и они направились в покои, приготовленные для Диафеба. Их сопровождали все дамы, оказывая Диафебу всевозможные почести. Он же преклонил колено и поблагодарил за все Императора и дам. И до полуночи говорили они о войне, а Император расспрашивал Диафеба, что теперь задумал предпринять Маршал. Диафеб же отвечал, что никакой ценой не удастся избежать в ближайшие дни кровопролитной битвы. Затем Император, так и не разрешив Диафебу проводить себя, вместе с дамами покинул его, чтобы смог он отдохнуть.

На следующий день Император пересчитал всех пленных и, достав из своей казны по пятнадцати дукатов за каждого, вручил деньги Диафебу, дабы тот доставил их Тиранту.

А Принцесса, когда узнала, что Диафеб свободен, послала к нему — попросить, чтобы пришел он в ее покои. Диафеб ни о чем другом и не мечтал, как поговорить с ней и с Эстефанией, в которую был сильно влюблен. Увидев его, Принцесса тут же сказала:

Дорогой мой брат, какие известия привезли вы мне от рыцаря, который держит в плену мою душу? Когда же смогу я его увидеть и быть рядом с ним, не тревожась ни о чем? Ведь — поверьте мне — я хочу его увидеть больше, чем кого бы то ни было на свете. Но я уверена при этом, что он-то нечасто вспоминает обо мне. Однако я любовью восполняю то, чего недостает ему от природы. Рассудив беспристрастно, согласитесь, что я говорю истинную правду.

Диафеб ответил ей на это следующим образом:

Сказанные вашим высочеством любезные речи так обрадовали бы сердце сего рыцаря, коли мог бы он их сейчас слышать, что душа его вознеслась бы на девятое небо[344], ибо доброе ваше имя ярче прочих сияет славой благодаря вашей милости, красоте, целомудрию и достоинству. И ни слов, ни деяний моих недостанет, дабы отблагодарить вас, благородная сеньора, за бесценный дар, преподнесенный сему рыцарю. А посему смиренно и благочестиво благодарю я вас от имени доблестного Тиранта, а от своего — вручаю вам и клянусь не пощадить ради вас себя самого, свою душу и все, чем владею. И ручаюсь я, что никогда и ни в чем не подведу я вас. Однако вы, ваше высочество, изумили меня своими несправедливыми речами, когда обвинили в недостойной любви того, в ком нет ничего, кроме любви истиннейшей. Ибо от природы совершенны в Тиранте и любовь, и честь, и что бы то ни было, и ничто в нем не может унизить ваше высочество. А ежели бы знали вы, какие он терпит муки из-за любви к вам, то не обвиняли бы его ни в чем, а, напротив, смягчились бы. Ибо каждую ночь, в то время как все в лагере спят, он, вооружившись так, словно отправляется в бой, до полуночи объезжает весь лагерь, и, нередко, дождь хлещет ему в спину. А вернувшись в наш шатер, идет он прямиком ко мне и начинает говорить о вас, я же, желая доставить ему удовольствие, даю ему наговориться часа два, и ваше имя все это время не сходит с его уст. А если же вступает он в сражение, то не призывает на помощь никого из святых, но лишь произносит имя Кармезины. Я много раз спрашивал: почему, взывая к Кармезине, не взываете вы также к какому-нибудь святому, дабы помог он вам в битве? Он же говорит, что ни за что не сделает этого, ибо тот, кто служит многим, не служит никому.