Гордость и гордыня - Джейн Остин

— Я не могу назвать час, или место, или взгляд, или слова, которые стали началом. Это ведь было так давно! Я уже находился на середине, прежде чем понял, что начал.

— Моей красоте вы сразу же успешно противостояли, ну а мои манеры по отношению к вам, во всяком случае, всегда граничили с грубостью, и всякий раз, когда мы разговаривали, я старалась уколоть вас побольнее. Ну признайтесь же, вас восхитила моя дерзость?

— Восхитила — но живость вашего ума.

— Дерзость, дерзость, так и скажите! Ведь так и было. Дело в том, что вам надоели учтивости, почтительность, угодливость. Вас раздражали женщины, которые говорили, и прихорашивались, и думали, тщась обрести ваше одобрение. А я сердила вас, заинтриговала тем, что была совсем на них не похожа. Не будь вы на самом деле благородны и милы, так возненавидели бы меня за это. Однако, как вы ни старались надевать на себя личину, ваши чувства всегда были высокими и достойными, и в глубине сердца вы глубоко презирали тех, кто так усердно пресмыкался перед вами. Ну вот! Я избавила вас от хлопот с объяснениями, и, право, принимая во внимание все обстоятельства, я нахожу все это вполне логичным. Разумеется, ничего истинно хорошего вы обо мне тогда не знали, но кто об этом думает, когда влюбляется?

— Не было ничего хорошего в том, как вы нежно заботились о Джейн, пока она болела в Недерфилде?

— Милая Джейн! Кто бы мог сделать для нее меньше? Но я не против, чтобы вы усмотрели в этом достоинство. Мои хорошие качества отданы под вашу опеку, и вы должны всячески их преувеличивать, а в отплату я вправе находить поводы, чтобы поддразнивать вас и ссориться с вами так часто, как удастся. И я приступлю к этому немедля, спросив, из-за чего вы под конец так медлили с объяснением? Что вас так испугало во мне, когда вы приехали сюда с визитом, а потом отобедали здесь? И, главное, почему у вас тогда был такой вид, будто вы ко мне равнодушны?

— Потому, что вы были очень серьезны, молчали и никак меня не ободрили.

— Но я смущалась!

— Я тоже.

— Но когда вы приехали на обед, то могли хотя бы вступить со мной в разговор!

— Человек, который чувствовал бы меньше, мог бы.

— Какая жалость, что у вас на все есть разумный ответ, а я настолько разумна, что признаю это. Однако хотела бы я знать, как долго вы продолжали бы в таком духе, если бы вас предоставили самому себе? Хотела бы я знать, когда вы открылись бы, если бы я не напросилась сама? Мое решение поблагодарить вас за Лидию, бесспорно, произвело большой эффект. Боюсь, слишком уж большой. Во что превращается мораль, если нашим счастьем мы обязаны нарушению обещания? Ведь мне никак не следовало упоминать про это. Нет, так не годится!

— Не порицайте себя. Мораль ничуть не пострадала. Не имеющие оправдания усилия леди Кэтрин разлучить нас рассеяли мои сомнения. Своим нынешним счастьем я обязан вовсе не вашему настойчивому желанию выразить мне благодарность. Я отнюдь не собирался ждать, пока вы сделаете первый шаг. Нападки моей тетушки подали мне надежду, и я тотчас решил узнать все.

— Леди Кэтрин оказалась безмерно нам полезной, что должно ее обрадовать — она ведь любит быть полезной. Однако скажите мне, зачем вы приехали в Недерфилд? Просто для того, чтобы побывать в Лонгборне и предаться смущению? Или у вас были более серьезные намерения?

— Моей истинной целью было увидеть вас и, если сумею, узнать, есть ли у меня надежда когда-нибудь заслужить вашу любовь. Однако я убедил себя, что хочу лишь увидеть, все ли еще ваша сестра расположена к Бингли, и, если так, признаться ему в том, в чем я затем и признался.

— Хватит ли у вас храбрости оповестить леди Кэтрин о том, что ее ожидает?

— Скорее, Элизабет, мне недостанет времени, чем храбрости. Но сделать это надо, и, если вы дадите мне лист бумаги, я сейчас же и напишу ей.

— И, если бы мне самой не надобно было написать письмо, я бы села подле вас и восхищалась бы ровностью вашего почерка, как некая барышня в давние дни. Но у меня тоже есть тетушка, и не следует долее томить ее в неизвестности.

До ее объяснения с Дарси Элизабет не хотелось признаваться в том, как сильно, по ее мнению, миссис Гардинер преувеличивала интерес к ней мистера Дарси. Поэтому она так и не ответила на длинное письмо тетушки. Но теперь, когда можно было сообщить новость, зная, насколько она будет приятна, Элизабет почти со стыдом подсчитала, что ее дядя и тетушка уже потеряли три дня радости, и тут же написала следующее:

«Я бы и раньше поблагодарила вас, милая тетенька, как и должна была, за ваше длинное доброе и преподробнейшее письмо, но, сказать правду, я так рассердилась, что не могла писать. Вы предположили слишком много такого, чего на самом деле не было. Но теперь предполагайте столько, сколько вам будет угодно. Дайте волю воображению, позвольте вашей фантазии унестись в такие дали, какие только допускает предмет, и вы не сможете ошибиться, разве что предположите, что я уже замужем. Непременно напишите, и поскорее, хваля его даже усерднее, чем в последнем своем письме. Вновь и вновь благодарю вас, что вы не поехали в Озерный край! Как я могла быть такой дурочкой, чтобы стремиться туда? Ваша мысль о пони в упряжке восхитительна. Мы будем кататься по всему парку каждый день. Я самое счастливое создание на свете. Возможно, то же самое уже утверждали другие, но никто не имел на это больше права. Я даже счастливее Джейн. Она только улыбается, а я смеюсь. Мистер Дарси посылает вам всю ту любовь, какую способен не излить на меня. Вы все должны приехать в Пемберли на Рождество.

Ваша… и т. д.»

Письмо мистера Дарси леди Кэтрин было иного стиля, и уж совсем иным был стиль письма, которое мистер Беннет отправил мистеру Коллинзу в ответ на полученное от него:

«Любезный сэр!

Вынужден еще раз побеспокоить вас касательно поздравлений. Элизабет скоро станет женой мистера Дарси. Утешьте леди Кэтрин, насколько в ваших силах. На вашем месте я бы поддержал племянника. B его распоряжении больше приходов.

Искренне ваш… и т. д.».

Поздравления мисс Бингли брату по поводу его приближающейся свадьбы были сама сестринская любовь и неискренность. Она даже Джейн написала по тому же поводу, чтобы выразить свой восторг и повторить все былые изъявления дружбы и нежной привязанности. Джейн не обманулась, но была тронута и, хотя ничуть ей не доверяла, все-таки не удержалась и послала ей куда более ласковый ответ, чем намеревалась.

Радость, которую выразила мисс Дарси, получив подобное же известие, была столь же искренней, как и радость, с какой ее брат писал ей. Ей не хватило двух ластов, чтобы уместить все ее восторги и выразить, как горячо она желает, чтобы сестра ее полюбила.

Прежде чем прибыл ответ от мистера Коллинза или поздравления от его супруги, Беннеты узнали, что Коллинзы должны вот-вот приехать в Лукас-Лодж. Причина столь нежданного визита вскоре стала очевидной. Леди Кэтрин Так безмерно разгневало письмо ее племянника, что Шарлотта, про себя радуясь этому браку, предпочла уехать, пока буря не уляжется. A Элизабет была очень счастлива увидеть подругу в эти чудесные дни, хотя во время их встреч она порой думала, что удовольствие это куплено дорогой ценой — когда наблюдала, как мистер Дарси вынужден терпеть всю меру заискиваний и угодливости ее супруга. Впрочем, мистер Дарси переносил их с завидной невозмутимостью. Даже сэра Уильяма Лукаса, когда тот поздравил его с похищением драгоценнейшей жемчужины графства и выразил надежду, что все они будут часто встречаться при дворе, он выслушал в похвальном спокойствии. Если он и пожал плечами, то лишь после того, как сэр Уильям отошел.

Вульгарность миссис Филипс была еще одним и, может быть, еще более тяжким испытанием для его снисходительности. Хотя миссис Филипс, как и ее сестра, испытывала перед ним благоговейный страх, не позволявший обращаться к нему с той фамильярностью, на какую напрашивался Бингли благодаря своей приветливости, тем не менее всякий раз, когда она что-нибудь говорила, все выходило вульгарным. И ее почтение к нему, хотя и заставляло ее чаще молчать, не могло придать светскость ее манерам. Элизабет делала все, что было в ее силах, чтобы ограждать его от маменьки и тетушки, и постоянно старалась остаться с ним наедине или в обществе тех членов своей семьи, с кем он мог разговаривать, не подавляя пренебрежения. И хотя сопряженные с этим неприятные чувства лишали дни ухаживания значительной части их прелести, они внушали надежду на будущее. И она с восхищением предвкушала время, когда они сменят общество столь тягостное им обоим на радости и утонченность их семейного круга в Пемберли.

Глава 61

Счастливейшим для всех материнских чувств миссис Беннет был день, когда она избавилась от двух лучших своих дочерей. Нетрудно догадаться, с какой гордостью и упоением она затем навещала миссис Бингли и говорила о миссис Дарси. Ради ее близких мне хотелось бы сказать, что исполнение ее заветного желания удачно выдать замуж побольше дочерей произвело на нее самое благотворное воздействие и сделало ее разумной, приятной, образованной женщиной до конца ее дней. Однако для ее мужа, не привыкшего к такого рода супружескому счастью, пожалуй, было гораздо лучше, что она по-прежнему порой впадала в нервическое раздражение и всегда оставалась очень глупой.