В городе Ю (Рассказы и повести) - Валерий Попов

- Ну, куда вы нас посадите?

- А никуда. Разве что на кол! - равнодушно ответил тот.

В эти дни мы поняли истину, которая раньше до нас, людей занятых, как-то не доходила: давно уже сфера, как бы призванная холить нас, существует исключительно для самой себя, и именно в ней делаются самые большие дела. Мы с другом со свойственным нам умом тут же резко попытались вклиниться в эту сферу: достали отличные швейцарские костюмы - черные, с желтыми галунами - и такие же фуражки и встали у подъезда нашего дома. Сначала мы хотели по-доброму - радостно встречали каждого, хмуро топающего с работы, хлебом-солью, низкими поклонами, распахивали входную дверь. Ясное дело - в глубине души мы, конечно, рассчитывали на чаевые, но чаевых никто не давал! Даже слова доброго никто не сказал, зато было много слов, которых я не решаюсь тут привести!.. Тогда мы решили не по-хорошему: грудью встали в наших дверях и кричали, отталкивая: "Закрыто, закрыто! Сказано вам - мест нет! Идите в другие дома!" Ясное дело, в глубине души мы рассчитывали на чаевые и тут, но уже на гораздо более большие, чем в первый раз. Но кончилось все еще хуже; все вопили: "Что это еще значит - мест нет? В доме, где с рождения живем, и то уже мест нет?! Сейчас бошки вам оторвем!" И мы (наверное, единственные из этой сферы) были смяты, отброшены, наши золоченые фуражки были растоптаны... Я отнес их к знакомому фуражечнику, но тот отказался их чинить.

Мы стали лихорадочно соображать: как же нам практически без денег провести отпуск? Сплавляться по реке в виде бревна, как мы это любили делать в студенческие годы? В нашем возрасте плюс с нашим положением - уже не солидно. Тогда, поняв, что при всех обычных вариантах ничего, кроме мучений, нас не ждет, я вдруг почувствовал, что мне надо поехать в те благословенные места, откуда пошел наш род, до сих пор поражающий меня энергией и душевным здоровьем в лице, например, отца, который при встрече гоняет меня вслед за собой по бескрайним своим опытным полям и даже не чувствует усталости, когда я еле-еле уже волокусь... Да, там наверняка колоссальный какой-то заряд, если отец до сих пор так заряжен, а я, родившийся не там, практически уже разряжен. Я поехал к отцу, расспросил все подробности. Отец горячо это дело одобрил, однако сказал, что сам поехать не может: у него уборочная, но я делаю абсолютно правильно, ибо лучше тех мест и тех людей не существует на свете.

Сначала мы с другом вообще не могли достать денег на поездку, потом достали, но слишком много. Пришлось на некоторое время задержаться, чтобы истратить излишки... Когда мы с этой задачей наконец справились, друг окончательно впал в депрессию и сказал, что никуда со мной не поедет и вообще считает, что жизнь кончена, дальше ехать некуда! Я с ним все-таки не согласился, вернее согласился не полностью и поехал один, хотя в машине лучше ехать вдвоем.

По дороге, уже в Москве, я решил заехать к другу-москвичу: вдруг он соблазнится?!

- Он в Сочи. Сочиняет, - почему-то с ненавистью глядя на меня, сказала его жена.

"Представляю, что он насочиняет в Сочи!" - подумал я. И поехал один.

Дорогу я опускаю - подробности излишни. Могу сказать только, что все шло складно и ладно и ко мне вновь вернулось ощущение везения, какого я не чувствовал уже давно. Может, кое-кто снова повернул ко мне свой лик, мелькнула мысль.

Короче: чудесный теплый вечер, низкое солнце рельефно освещает сначала предгорье, потом - горы. Потом солнце гаснет, наступает тьма, однако я азартно проскакиваю мое село, доезжаю до берега моря (но другого моря, не того, на котором живет и сочиняет мой московский друг). Сейчас моря не было видно, но зрелище впечатляло: черная, как тушь, темнота, иногда оттуда с шипением приходила волна, вскипая на камнях. Такое было впечатление, что кто-то время от времени растягивает в темноте белую резинку и снова дает ей стянуться, исчезнуть.

Я вылез из машины, дохнул морского воздуха и уехал с берега - все-таки в пределах приличного времени надо было добраться до моей цели, не будить же людей. На дороге тьма была рассеяна тусклыми, но частыми фонарями. Наконец я увидел указатель и свернул. При свете лунного серпа огляделся. Когда-то, говорят, я здесь был, но если и вспомню что-нибудь, то, наверное, не сразу. По мере того как я приближался к месту и все определеннее ощущал его пейзаж, настроение мое падало: местность была не ахти - это были не горы, и не предгорья, и не берег моря... так, что-то ровное и незаметное. Проезжая по стране и разглядывая из окон разные дома, я иногда думаю с удивлением: как вот мог человек поставить свой дом между рельсами двух железных дорог и все последующие поколения (вон бегают маленькие дети!) не постарались отсюда сдвинуться? Почему люди спокойно живут здесь, когда есть море, берега над просторной Волгой? Такие мысли у меня возникали и по мере приближения к родному селу. Почему получилось так, что они стали жить в этой ничем не примечательной местности - такие яркие, значительные люди, и не сдвинулись хотя бы на двадцать километров, к морю? Так и не получив ответа, я въехал на тускло освещенную центральную улицу, остановился. Полная неподвижность и тишина. Да, вот цикады тут звенят здорово, надо признать. Все-таки довольно далеко я заехал, сумел - и это на почти сломанной машине!

Отец, провожая меня, радостно и возбужденно говорил:

"Как увидишь на главной улице самый большой дом, так езжай туда, и не ошибешься - то будет друг мой Платон!"

Разглядев без труда именно такой, я радостно порулил туда. Ожидание какого-то чуда - в отрыве от привычных тяжелых обстоятельств - снова пришло ко мне. Вроде как можно начать жизнь сначала, хоть я и понимал логически, что чувство это странное.

Дом, белый, массивный, стоял в глубине сада, к нему вела очень аккуратная асфальтовая дорожка. По ней я шел, естественно, уже пешком, оставив машину у ограды, чуть в стороне. Можно сказать, что я летел в лунном свете. Сейчас меня встретят наконец-то люди, которые любят меня, всплеснут руками, воскликнут: "Ну, вылитый Егор!"

Егор - это мой отец, и, воскликнув так, они как бы увидят в этот момент все самое лучшее во мне, откинув наносное, ведь самое лучшее во мне - от отца.

Я тщательно, но торопливо вытер ноги о фигурный железный скребок у крыльца (чувствуется, здесь не лишены художественной фантазии!), поднялся на бетонное крыльцо и постучал в массивную деревянную дверь.

Не дождавшись никакого ответа - хотя какой-то голос глухо доносился, я открыл дверь, с бьющимся сердцем вошел в прихожую с большим зеркалом, потом - на голос, - еще раз безрезультатно постучав, открыл дверь и увидел большую комнату, тускло освещенную телевизором, и трех людей, молча сидевших в "гарнитурных" креслах (разговаривал телевизор). Все в комнате было "как у людей" - толстый ковер, горка, стенка, огромный цветной телевизор. Сидели - худая чернявая молодуха, длинный парень, видимо, ее муж, и сухонькая старушка. Я молча постоял. Никто не восклицал "Вылитый Егор!" и даже не оборачивался.

- Здрасьте! - наконец выговорил я.

- Здрасьте! - абсолютно безжизненно ответили они, даже не повернувшись ко мне.

Правда, старушка мельком проговорила: "Присаживайтесь!" - и я присел.

Некоторое время я молча вместе со всеми слушал все о тех же неразрешимых проблемах - я прекрасно мог слушать это и дома!

- Скажите... а Платон Самсонович далеко? - спросил я.

- Скоро будет... Вы насчет пчел? - не оборачиваясь, проговорила молодайка.

Я обиделся: неужели я похож на человека, который пришел насчет пчел? Я же за тысячу километров приехал... Неужели не видно?

- Пчелы кончились у него! - с сочувствием промолвила старушка, видно, супруга его, видно, самая добродушная здесь.

- Ничего, я подожду.

Я решил не объясняться пока, не тратить эмоциональные заряды, их и было-то не так много, - поберечь до Платона.

После долгого неподвижного сидения (и диктор в телевизоре, кажется, задремал) вдруг послышалось шелестение шин, рябой свет фар прошел по темной комнате, потом хлопнула дверь машины.

- Приехал! - обрадованно проговорила старушка и вышла. - Сидите, сейчас. - Движением ладошки она оставила меня в кресле.

Некоторое время не происходило ничего, потом старушка вошла, улыбаясь, и сказала мне:

- Пыльный, с пасеки-то... умывается... - и снова вышла.

Прошло еще довольно долгое время. Старушка опять вошла и, ничего не объясняя, села к телевизору. Раз пять или шесть я вопросительно посмотрел на нее, наконец она заметила мой взгляд и произнесла радостно:

- Ужинает!

- Как ужинает? - Я был потрясен. А как же я? Все-таки я проехал немаленькое расстояние сюда! - Понимаете... - Я решил внести ясность, резко поднялся. - Я из Ленинграда...

- Да уж он понял, - опережая мое движение к двери и как бы укорачивая меня, проговорила старушка. - Говорит, только глянул на тебя, сразу увидал: вылитый Егор!

И все? Я понял, что на этом как бы поставлена точка: ну, да, вылитый Егор... ну и что? Может, если бы появился сам Егор, еще бы что-то и было, а так - всего лишь "вылитый"... Потом, посидев некоторое время без движения, я по своей привычке постарался прийти к гуманному разъяснению: может, он, наоборот, от стеснения не появляется - пыльный после пасеки, усталый... стесняется просто появиться перед сыном любимого своего друга, ждет утра?