Ангел гибели - Евгений Сыч
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я ее спрятал, — охотно пояснил У.
— Куда?
— Ну уж, спрятал я ее, наверное, не для того, чтобы рассказывать, куда да зачем, — вслух подумал У. — Спрятал я ее, наверное, со своей какой-нибудь целью. Так что вы уж, ребята, меня об этом лучше не спрашивайте. Не скажу.
— Отдай! — попались преследователи.
— Нет, — вежливо не уступил У, — не отдам.
Потом его некоторое время били и приговаривали при этом слова из числа тех двухсот, которые положено знать каждому воину для успешного несения службы.
У па все только радостно улыбался и был молчалив, как все истинно счастливые.
— А бабу вы теперь уж никак не найдете, — сказал он, потрогав языком зубы, когда солдаты утомились.
— Тогда мы тебя заберем, — устало проговорил старший. — Вместо нее. С пустыми руками никак нельзя, сам понимаешь.
— Понимаю, — кивнул У, — никак нельзя. Что ж, забирайте.
— Нам не сказал — там все скажешь, — продолжил старший.
— Угу, — подтвердил У, — там, может, что и скажу.
— Мы еще дети малые, — заговорил совсем простым языком, отдышавшись, тот, что помоложе. — А там у нас специалисты, они из тебя две котлеты сделают.
— Да, — У становился много сговорчивее, — вы еще дети малые.
— Куда бабу-то дел? — для порядка еще раз спросил солдат.
— Спрятал, — напевно ответил У. — Спрятал в душе своей, чтобы носить с собой и никогда не разлучаться.
— Ничего, — окончательно решились солдатики, — там тебе душу вынут и бабу отберут. Пошли.
Пошли.
У чувствовал себя совсем хорошо. Каждая мышца пела.
— Вы кого мне привели? — накинулся на солдат начальник сотни.
Солдаты молчали, зная от большого жизненного опыта, что начальству виднее.
— Это же У! — пояснил сотник. — Его же в лицо знать надо!.. Куда бабу дел? — безнадежно спросил он у задержанного.
— Да не видел я бабы той, — сознался У.
— А чего ж врал?
— Так, по людям соскучился.
Начальник понял.
— Может, пойдешь со мной? — понадеялся он. — Время сейчас интересное.
— Нет, — покачал головой У. — Не пойду, не хочется.
— Ну, как знаешь, — настаивать начальник не стал. — Петлю ему на шею, — обернулся он к стоящим навытяжку солдатам. — Да не скользящую, а простую. На шею и на пояс. Привязать к дереву, обмотать веревками. Пусть посидит, чтоб лишний раз не попадался. Или, может, камень на шею и в море? Или осыпь на тебя обрушить?
— Дело твое, — сказал У. — Время твое, тебе тратить. Я сейчас в силе, знаешь ведь.
— Да, — признал начальник сотни. — Так вот, привязать его к дереву. Не сильно. Пускай сидит.
Потом весь отряд промаршировал мимо, чтобы увидеть, узнать и запомнить. Чтобы не забывать и, встретив, не ошибиться.
Когда отряд снялся с лагеря и ушел, У напрягся и порвал веревки. Он пошел в лес чужой дорогой — бабу отыскивать. Упускать ее ему не хотелось. Незнакомого человека в лесу часто ли встретишь? Лес свой он знал.
— А-ы, — выдохнула женщина, падая. «Здоровая баба, — оценивающе посмотрел У. — Здоровая и молодая».
— Что я сейчас с тобой сделаю! — пообещал он.
— Ы-ы, — повторила женщина и перевернулась со спины на живот, уткнув лицо в сгиб локтя.
«Устала, — решил У, — слишком устала, хоть вообще и здоровая. Вымоталась. Толку с нее сейчас…»
Он нес ее на руках почти до самой пещеры. Убежала она недалеко, все кружила по лесу, как всякий человек, с лесом не знакомый. Нести ее особенно долго не пришлось, да У и не уставал работать, он бездельничать уставал, ждать, надеяться, верить, лежать, сидеть, одиночествовать — отшельничать, одним словом.
Между тем для всех людей он был отшельником. Отшельник — тот, кто от людей ушел, кому они больше не нужны. Или нужны, но на расстоянии, чтобы не было конкретного человека, а было человечество. Там, внизу, например, — отсюда столпники. Бывают отшельники, которых загнала в угол их ненависть к людям, это случай особый и имя у них особое — мизантроп. А чаще всего удаляются от людей те, кто хочет подумать. Это чепуха, что думать лучше совместно, ум хорошо, а два лучше. Вместе — количеством, толпой — можно еще вопросы решать, а думать лучше в одиночку. И когда самым мудрым, самым великим после смерти возводят памятники, они одиноки на своих каменных постаментах, даже если памятник групповой. Место, которое занимал великий среди людей, — всегда отдельное, наособицу: в одиночестве влачил он дни жизни своей. Но кто знает, если бы эти индивидуалисты в свое время занимались каким-нибудь общественно-полезным трудом в тесных рядах коллектива, богаче оказалось бы человечество в конце концов или беднее?
— Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
— Больно много ненавидишь.
— Ненавидеть нельзя много или мало. Ненавижу, и все.
— Кого — людей? За что их ненавидеть? За то, что живут?
— За то, как живут.
— А это одно и то же. По-другому жить они не умеют. Жизнь людей в их поступках, а как раз поступки их ты и ненавидишь. Ну живут и живут, бог с ними.
— А моя жизнь — что?
— Твоя жизнь — твое дело. Не убили — вот и живи.
II
Сульфазин — заменитель печали.
Сульфазин заботливо приготовляют из оливкового масла и горючей серы, сбивая в специальной машинке — заменителе ступки с пестиком. Сульфазина вводят немного, кубика два. И от этих двух кубиков уже через час человек падает и не может шевельнуться сутки, а то и двое. Только простонать иногда и снова застыть может человек после инъекции сульфазина. Сульфазин — заменитель печали. Когда обрушивается печаль, падает человек и ощущает боль почти физическую, и не может он шевельнуться, разве что простонать, да и то иногда.
Побои — заменитель совести. Когда бьют, берут на себя право совести и ее обязанности, причиняют боль. Доказать человеку, что он не прав, причинив ему боль, может только тот, кто сильнее. Значит, сильный прав? Стань сильнее — и ты возьмешь на себя права чьей-то совести.
ТРЕТЬЕ ОТКРОВЕНИЕ У— В ту ночь, когда я родился, правитель моей родины проснулся в холодном поту. Страшное увидел он во сне, и было оно неотвратимым, как смена поколений. Конечно, сон — что? Дурь, каприз, мираж. Но растревоженное кошмаром и бессонницей сознание правителя заработало на полную мощь, и рассказывали, что наутро он приказал начать избиение младенцев. Таким образом, насколько я понимаю, он намеревался радикально решить проблему молодого поколения, то есть избавиться от этой проблемы вообще. Проблема отцов и детей — или дедов и внуков, если уж исходить из семейной терминологии, — суть диалектический закон отрицания отрицания. Зерно отрицает колос, а колос — зерно, ночь отрицает день, но, по-моему, все это не так серьезно. С отрицанием детей всегда можно справиться, даже если оно выливается в форму открытого сопротивления: побунтуют — и на круги своя, сами станут отцами. Правитель же намеревался истребить младенцев для того, чтобы они не стали молодежью. Но, преуспев в малом, не преуспел в большом, поскольку не смог довести до логического завершения: каждое новое поколение следовало убивать, чтобы избавиться от молодежной проблемы. Всех под бритву — и никаких проблем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});