Ангел гибели - Евгений Сыч

Толпа молчала, ошарашенная неожиданным, как молчит пришибленный обухом. Потом зашумела, как не шумела раньше, но сержант на этот раз не стал устанавливать тишины, давая возможность обсудить условие. Перекипеть.

— Ну, что? — сказал он, наскучив ожиданием. Толпа стихла сразу, все-таки надеясь. — Решили? Нет? Ну, тогда, — обернулся сержант к старосте, — всю деревню под арест на сутки. Посидите — выберете.

Сержант огляделся вокруг, ткнул рукой в направлении общественного амбара:

— Амбар пустой?

— Пустой, — машинально ответил староста.

— Понятно, пустой, — передразнил сержант, — раз общественный. Марш в амбар! Все! Ну!

Трое солдат, что были с ним, опустили копья поперек и стали теснить толпу к амбару. Лениво, пытаясь ускользнуть от троих, но не отбегая далеко, толпа двигалась. Медленно. Очень боялись: свистнет — и ворвутся в деревню на высоких не по-крестьянски лошадях, начнут рубить, жечь и пороть.

Зашли в амбар. Все. Солдаты заложили на засов тяжелые двери.

Сержант обошел вокруг, осмотрел внимательно, спросил сквозь дверь:

— Ну как, надумали?

И не услышав толкового ответа, подошел к костерку — вечно горящему символу очищения посередине площади — взял за негорячий конец приглянувшуюся головешку и, размахнувшись, кинул ее на крышу амбара.

— Думайте, думайте, — пробормотал он. — Так, может, скорее надумаете.

Крыша загорелась. В амбаре закричали. Прискакала на крик сотня.

— Ну и что? — спросил начальник сотни у сержанта, оглядев горящий амбар.

— А ничего, — ответил сержант. — Вот так.

Что сделает хозяин виноградника с нерадивыми виноградарями? Злодеев сих предаст он злой смерти, а виноградник передаст другим виноградарям, которые станут отдавать ему плоды.

Тех, кто убежал, не пошел в амбар, как-то ускользнул, ушел в сторону, сразу преследовать не стали. Но потом, когда потрошили дома и разбирались с оставшимися, вспомнили: кто-то убежал. Послали погоню.

Беглецов вылавливали весь день. И следующий день. Их было немного.

Каждый день он вылетал из срединной горы и носился над страной, наводя на граждан ужас и отчаяние. Каждый день дракон хватал кого-то, утаскивал в свою пещеру и там съедал. Тех, кто прятался, он разыскивал, тех, кто зарывался, — выкуривал, тех, кто убегал, — догонял, а тех, кто нырял — выуживал. Не стало спокойствия в стране, не стало порядка. Каждый день убеждались граждане, что не спасает от дракона ни сила, ни смелость, ни умение и старание. Потеряли цену: уважение к старшим, родственные связи, принадлежность к организациям, производительность труда, исполнение обязанностей гражданских, супружеских и служебных. Ибо все были равны перед драконом, и зачем выполнять обязанности и чтить законы, если завтра — съест? Или послезавтра. И понизился моральный уровень, пошатнулись устои, сузились основы.

Но пришел начальник. Он сказал: «Слушайте и повинуйтесь, ибо мне дано спасти сей край от мерзости запустения». И ответили люди: «Слушаем с вниманием и повинуемся с охотой!» — потому что надоело им описанное существование, а ничего конструктивного никто не предлагал.

И стали люди сами, каждый день, приводить к пещере тех, на кого указывал начальственный перст. Дракон доставленных ел и из пещеры больше не вылезал. Указывал же начальник не на всякого, а лишь на тех, кто восстановленные наскоро обязанности общественные, служебные и супружеские выполнял с недостаточным рвением и прилежанием. А поскольку, как ни работай, всегда кто-нибудь остается крайним, недостатка в пище дракон не испытывал и пугать народ лишний раз не вылезал. От регулярного питания и отсутствия моциона он растолстел так, что и не смог бы вылезти из пещеры. Поговаривали, что там он и сдох от ожирения сердца.

А начальника благодарный народ нарек Победителем дракона.

У давно хотелось спуститься в деревню. Вся эта ерунда — плеть, лес, прибой — давно ему надоели. «Онанизм все это», — горестно подытоживал У в который раз свои думы. Сам ведь, все сам, заранее зная, каким именно участкам тела будет больно. То ли дело — люди. С живой непосредственностью они бьют туда, куда задумают в данную минуту. Что там ветки и камни по сравнению с хорошим простым ударом кулаком, квалифицированным ударом пяткой, элегантным — ребром ладони. А палкой! Палка в умелых руках, это, знаете ли, сокровище. У было плохо без людей, но спуститься в деревню и собрать вожделенный урожай побоев он не мог. Не хотел. Тем, кто в деревне, надо было отвыкнуть от него, рано еще идти к ним.

И У зашагал по лесу. Шел он быстро и мягко, пластично, как сказал бы он сам, если б вспомнил вовремя это слово. Не хрустели сучья — он перешагивал. Не трещали ветки — от веток он уклонялся. У шел по лесу с удовольствием. Шел к дороге в зыбкой надежде встретить людей. Чужих, незнакомых. Пуста дорога в смутные времена, как посуда в доме пьяницы, но зато каждая встреча — это событие, потому что не любят встречаться на дороге люди в смутные времена.

Идет по дороге человек. Один. Никто ему не нужен, боже упаси! Он идет и зорко вглядывается вперед, опасаясь встречных. Он идет и время от времени останавливается, прислушиваясь, остерегаясь тех, кто — а вдруг? — догоняет следом. Он выбирает скорость такую, чтоб никто не догнал и чтоб не налететь на встречного неожиданно для себя. На дороге каждый человек, как на ладони.

Но У пока еще шел по лесу.

И шел-то он, надеясь на встречу.

А не встретился, первого-то он пропустил… Присмотрелся к следу, прислушался, понял: не первого, первую. Женщина пробежала куда-то по лесу параллельно дороге.

Кричали галки, или, может быть, сороки, как они там называются, эти глупые птицы.

В сапоге булавки, море па весу, слои в посудной лавке, женщина в лесу.

Опять орали птицы. Трещало. По следу женщины, пыхтя и сопя, двигались два солдата. Радостно, как на свидание с другом, вышел им навстречу У. Солдаты взглянули на него мельком, не стоит внимания одинокий, без оружия. Но, пробежав еще немного, остановились, оглянулись:

— Бабу не видел? — спросил тот, что помоложе. А второй задышливо, молча кивнул, соглашаясь с вопросом напарника: видел, дескать?

— Видел, — ласково согласился с солдатами У.

— Туда? — показал рукой один.

— Не-а, — покачал головой У. — Не туда.

— А куда? — солдаты остановились окончательно и посмотрели на У со всем вниманием, на которое они в этот момент были способны.

— Я ее спрятал, — охотно пояснил У.