Письма Йони: портрет героя - Йонатан Нетаньягу

В жизни йони было несколько кризисов, но никогда неукло иялся он от того главного принципа, который вполне соответствовал его натуре. Потому что йони, в отличие от большинства из нас, совершенно не в состоянии был проповедовать какую-нибудь идею и не жить в соответствии с ней. И если он в определенную идею – общечеловеческую или национальную – глубоко верил, то эта вера сопровождалась абсолютной преданностью этой идее. И если чувствовал, что есть у него идеал, то должен был всеми силами действовать для достижения этого идеела, даже если приходилось ради этого претерпеть неудобства, подвергнуть опасности свою семейную жизнь или даже пожертвоветь жизнью.

В семнадцать лет йони писал: "Я должен чувствовать, что не только в чес смерти смогу дать отчет о прожитой жизни, но что в любую минуту могу сказать самому себе: "сделано то-то и то-то". Это не значит, что каждую минуту – когда в раскаленной пустыне пил воду из фляги или читал книгу у себя дома – йони давал отчет о своих поступках. Но никогда он не позволял себе уклониться в сторону. Он постоянно проверял, правильным ли он идет путем, действует ли для реализации своей жизненной цели, а цель эта бь^ла, как ясно видно из его писем – обеспечить существование еврейского народа в аго страна

Йони принял решение идти этим путем не сгоряча. Решение явилось результатом размышлений, в основе которых было глубокое чувство, толкнувшее его на этот путь. Он еще бродил а потемках, когда в 17 лет писал приятельнице в Израиль: "Человек не вечен, и потому должен использовать как можно полнее отпущенный ему срок, постараться исчерпать жизнь до дна. Как ее исчерпать, не могу тебе сказать. Если бы я знал это, то половина загадки жизни была бы решена". Но выбор цели жизни занимал его все время. Это были не просто размышления о сущности жизни, свойственные молодости и исчезающие вместе с ней. Чтобы это стало ясно, достаточно напомнить замечание, сделанное вскользь почти через 13 лет: "Мы движемся с безумной скоростью во времени, и нам кажется, что время от нас бежит. Занимает меня мера времени в его отношении к жизненной цели".

Когда мы читаем в письме из Америки о тамошней жизни: "Меня разъедает изнутри. Живу без цели. Все во мне болит и чричит. Я в отчаянии" – мы видим, как необычно для Йони жить ч›стг» так, без цели, без определенного направления. Несомненно, что первый период его службы • армии оставил в нем неизгладимый след и привил ему сознание того, как важна военная служба для государства и народа. Но окончательный толчок в этом направлении был дан Шестидневной войной, потому, может быть, что он оказался так близко от смерти, когда полз, раненый и истекающий кровью, под пулями и каждую минуту ждал, что погибнет от выстрела в спину. Возможно, что эти мину- ты определили направление его жизни. Во всяком случае, из его писем совершенно ясно, что война послужила толчком, передвинув цель его жизни с "самореализации" на избранном им поприще на реализацию во имя страны. Хотя, пока он мобилизовался в регулярную армию, прошло более полутора лет (частично из-за ранения и последующей инвалидности), но, читая письма послевоенного периода, мы можем проследить задним числом направление его мысли.

Понятно, что выбор Йони оыл бы невозможен, если бы он не еоэиваал так глубоко своей принадлежности к народу и к стране Израиля. Он прямо-таки считал себя частью чудесной истории израильского народа, наследником традиции Маккавеев и Бар- Кохбы, продолжателем беспримерной борьбы народа за свое существование и предназначение. "О прошлом, – писал он в одном из своих писем, – говорю на только как о своем личном прошлом, но и в том смысле, в каком я – неотъемлемое звено в цепи существования народа и в его борьбе за независимость". И так как Йони видал, что существованию нашего народа грозит опасность (а он считал, что без государства Израиль еврейский народ существовать не может), то он выбрал путь, который, как он считал, мог предотвратить нашу гибель как народа.

Нам скажут, что йони был в армии в основном потому, что любил армейскую жизнь, а соображение о существовании государства было для него второстепенным. Естественно, что так считают многие, привыкшие относиться к вещам с некоторой долей цинизма. Но не таким был образ мыслей йони, которому цинизм был неведом. Йони действительно любил армию – преодоление физических трудностей, рискованность операций, – но он бы мог заинтересоваться многими другими вещами. Он решил вернуться в регулярную армию потому, что чувствовал, что послужит таким образом жизненно важному для народа Израиля делу.

Когда один из нас обсуждал этот вопрос с офицером высокого «мне, не раз рисковавшим жизнью в войнах Израиля и близко знавшим Йони, тот высказался так: "Я не верю, что люди служат в арчии из-за такой абстрактной вещи, как "благо народа". Возможно, что среди других соображений это появляется в виде определенного нюанса, но я не верю, что оно может быть первоочередным соображением. Служить в армии ради народного дела? Я не очень верю в эти абстрактные теории. Или действительно надо быть особенным человеком. Может, и есть такие люди".

Йони и был одним из таких "особенных людай", он вернулся в армию после Шестидневной войны из чисто идеалистических мотивов, а не иэ-за личных интересов или каких-либо соображений собственной выгоды. Внутреннее побуждение толкнуло его не этот шаг, и побуждение это руководило им на протяжении всей жизни. Потому что Йони никогда ие терял своей дороги, ив да вал жизни собой руководить, а годам – замутить его веру. Смысл его решения ясен – отдать свои способности, время и энергию Армии обороны Израиля.

Так мы подходим к последнему письму, которое как будто противоречит этому его постоянному стремлению. Тому, кто не обратил внимания на некоторые появляющиеся в последних письмах фразы, написанное в нем кажется странным и весьма удивительным. Вдруг мы слышим, как Йони говорит; "Я нахожусь в критической стадии своей жизни, в глубоком внутреннем кризисе, расшатывающем с некоторых пор всю систему моих представлений… Я утратил столь необходимую для действия искру – искру творческой радости, новизны, подъема… Я действую, потому что так надо, а ие потому, что этого хочу". Он говорит о том, что устал от армии и, возможно, ее оставит. Встает вопрос: что случилось? Какова природа пережитого Йони кризиса?

Для того, чтобы попытаться понять смысл письма, следует немного вернуться назад. После Шестидневной войны йони верил, что, несмотря на все переживаемые Израилем политические трудности, армия всегда способна предотвратить грозящую нам катастрофу. Правда, он критически относился к некоторым действиям политического руководства, но он также твердо верил в то, что мы сможем одолеть своих врагов и что его служба в армии – один из способствующих этому факторов. Однако война Судного дня и ее последствия изменили его образ мыслей. Он пришел к заключению, что путь, по которому шло государство, приведет в угрожающий его существованию тупик. 3 ноября 1974 года он пишет: "Дрожу за судьбу еврейского государства. Отбросив иллюзии, я вижу, как направленный на наше уничтожение процесс развивается быстрым темпом, как стягивается петля. Процесс этот будет нескорым, хотя силы маши убывают от войны к войне, и возможно (только возможно), что в конце концов, если мам удастся протянуть дало несколько десятков лет. мы выйдем из этого благополучно". 11 мая 1975 года он пишет: "В стране ничего волнующего не происходит. Все, как обычно, то есть довольно паршиво и требует немедленного исправления… Грустно! Начинаешь себя чувствовать эдаким маленьким вьетнамцем. Нужна мудрость, чтобы преодолеть окружающую нас изоляцию. Но нет мудрецов в Израиле". Сравните это с отрывком из письма, написанного Йони перед войной Судного дня в начале 1973 года: "Интересно, каковы будут для нашего района послед* ствия мирного договора во Вьетнаме? Пока я, конечно, не предвижу на Дальнем Востоке мира. Наоборот – предвижу кровопролитные войны и, возможно, даже победу там коммунистов. И это, по-видимому, не помешает американцам перейти с победными криками на Ближний Восток и устроить "мир" здесь… Я верю, что нам трудно будет навязать не устраивающие нас условия мире, и надеюсь, что у американцев хватит ума не пытаться этого сделать".