Гадание при свечах - Анна Берсенева

Впрочем, глядеть приходилось потихоньку, чтобы не огорчать отца. У того просто лицо темнело, когда Марина пыталась ему рассказывать о бабушкиных уменьях.

– Почему ты недоволен, папа? – удивлялась она. – Бабушка ничего плохого никому не делает, и ты ведь тоже часто так необычно лечишь, по-китайски… И сам мне показывал, как по пульсу болезнь определять!

– Это совсем другое дело, Марина, – объяснял отец. – Я лечу так, как лечит врач, даже если кому-то это и кажется необычным. И определять болезнь по пульсу для китайцев, например, так же естественно, как для европейцев – по анализу крови.

– Ты не любишь бабушку? – не отставала Марина.

– Дело не в моих чувствах к ней, – возражал отец. – Мне не за что ее не любить, я ничего плохого от нее не видел. Но я не хочу, чтобы ты перенимала от нее все это… Это не принесет тебе счастья, Марина! Только взбудоражит тебя, помешает тому, что действительно дано тебе богом.

– А что мне действительно дано? – тут же спрашивала Марина.

Отец ничего не отвечал, опускал глаза. И только однажды, словно в ответ на этот вопрос, вдруг сказал:

– Ты так похожа на свою мать, девочка моя дорогая… Нет, не внешне. Лицом, может быть, ты больше как раз на бабушку похожа – какою она, наверное, в юности была. Но всем обликом ты так похожа на маму! В тебе есть то, что было в ней, что так трудно назвать, ради чего жизни не жаль…

Непонятное, неназываемое сопровождало Марину с рождения, и она привыкла к тому, что оно есть во всем – и в этих отцовских словах.

С самого детства жизнь ее делилась на отцовскую и бабушкину части – хотя, пожалуй, неравные: все-таки отцу принадлежало больше. И жила она в доме отца – просторном, исполненном такого удивительного среди деревенского быта изящества. В этом доме было множество книг, привезенных отцом из-за границы, и были прелестные китайские безделушки, и даже картины. И распорядок дня был установлен такой, к какому Леонид Андреевич привык с детства – размеренный, неторопливый, сберегающий силы для работы, чтения и размышлений.

А в бабушкином доме все было по-другому, и Марина часто ловила себя на том, что не смогла бы здесь жить – под приземистым потолком, среди простых и грубых вещей. То есть смогла бы, конечно, если бы пришлось – не так уж она была привередлива. Но чего-то не хватало ей здесь, что-то казалось чужим…

Однажды Марине стало невыносимо стыдно, когда бабушка заметила, как она, сев за стол, вытирает с деревянной ложки остатки какой-то еды.

– Ох, дворянская, голубая кровь! – покачала головой бабушка, заметив торопливый внучкин жест.

– Да я же просто так! – Марина покраснела до слез. – Здесь прилипло что-то, я и…

– Чего закраснелась? – оборвала ее бабушка. – В отца пошла, и слава богу. Его ль тебе стесняться!

– А мама – она не такая была? – осторожно спросила Марина. – Она же не голубая была кровь?

– Машенька моя ото всех другая была, – тихо сказала бабушка, и легкая тень прошла по ее всегда невозмутимому лицу. – Ни дворянская, ни крестьянская… Таким, как она, на небесах только и жить – вот и прибрал господь.

Фонарь раскачивался за окном, бросая отблески света в прислоненное к стене зеркало. Воспоминания сменяли друг друга, не давали уснуть. Марина встала, подошла к столу и привычно вгляделась в темную зеркальную глубину.

Это было вскоре после неожиданной гибели отца, когда Марина едва находила в себе силы справляться с тоской и отчаянием. Каникулы уже кончились, но школа была закрыта из-за морозов и идти никуда было не надо. Марине не хотелось вставать по утрам, она силой заставляла себя делать то, что привыкла делать при отце: умываться ледяной водой, пить свежесваренный кофе, читать не меньше двух часов на одном из языков, которым он ее учил, потом просто читать, по-русски…

Потом она одевалась и шла к бабушке, не в силах оставаться в пустом доме.

У отца никогда не было особой душевной близости с бабушкой, хотя Марине казалось, что они отлично понимают друг друга. Но после его смерти и бабушка сильно сдала, как-то мгновенно состарилась, и Марина все чаще ловила на себе ее горестный взгляд.

Они сидели вдвоем в полутемном бабушкином доме и молчали. Холод на улице стоял такой, что у Марины смерзлись ресницы, пока она дошла сюда.

– Крещенские морозы, – сказала бабушка, словно успокаивая ее. – На Крещенье мороз да гаданье, так оно и должно быть.

– Гаданье? – Марина подняла глаза. – А ты гадала когда-нибудь на Крещенье, бабушка?

– Себе не гадала, – покачала головой та. – А другим – отчего же нет? Другим помогала.

– Почему же я никогда с тобой не гадала? – удивилась Марина. – Ты на чем гадала, на картах?

Ей было шестнадцать лет, но она уже знала все бабушкины заговоры, все ее травяные секреты. А вот про гаданье – не знала, даже как-то не думала.

– Нет, на картах не умею, – ответила бабушка. – Да и не верю я в них… Хочешь – в зеркало глянь, может, суженого разглядишь.

Марина так мало думала в то время о суженом, что пропустила бабушкины слова мимо ушей. Но погадать в крещенский вечер ей хотелось, и она кивнула.

Бабушка тут же сняла со стены зеркало, поставила его на стол, а еще одно, маленькое, установила напротив. Потом достала из сундука две необожженные свечи, вставила их в подсвечники и зажгла по бокам зеркала. В полумраке задрожали в глубине амальгамы золотистые огоньки.

– Вот тебе и все, Маринушка, – сказала бабушка. – Садись теперь, гляди, жди, не покажется ли суженый.

– А покажется он? – недоверчиво спросила Марина.

– А как же! – убежденно сказала бабушка. – Покажется, никуда не денется. Ты смотри только повнимательнее. Кого увидишь – тот и твой.

Огоньки множились в темной глубине, их трепет становился все живее и, казалось, все ближе. И только Марина подумала, что ей долго придется вглядываться, чтобы рассмотреть что-нибудь, кроме этого мерцания, – как вдруг в зеркальном провале проступили ясные очертания…

Она ожидала увидеть человеческую фигуру или хотя бы лицо – но увидела только глаза. И увидела так отчетливо, что даже цвет их смогла разглядеть. Глаза были светло-серые, с ясными лучиками, расходящимися из центра. Взгляд их казался слегка рассеянным, но манил ее так неодолимо, так любовно, что она готова была шагнуть им навстречу, если бы это было возможно…

Глаза посмотрели на нее еще немного – и исчезли, снова утонули в трепете свечей, в зеркальной глубине, из которой появились. Марина еще посидела, ожидая, не появятся ли они опять, но зеркало оставалось пустым и холодным.

Она ничуть не испугалась, увидев эти глаза так ясно, и даже серые лучики. Ее вообще не пугало то, что пугало многих. А все, что произошло в этот вечер, было так естественно и просто: она увидела того, кто был ей сужен, и запомнила навсегда.