Соломон Кейн и другие герои - Роберт Ирвин Говард

слишком земных категорий и форм. Однако в таких произведениях, как «Падение дома Ашеров» По, «Черный парус» Махена или «Зов Ктулху» Лавкрафта — эти трое, на мой взгляд, являются ведущими мастерами ужасного, — читателя буквально уносит в темные области запредельного, куда не может дотянуться наша, так сказать, дневная фантазия… Однако гляньте, — продолжал он, — во-он туда! Там, втиснутая между кошмарами Хусмана и уолполовским «Замком Отранто», стоит книга фон Юнцта «Безымянные культы». Вот что с гарантией способно обеспечить вам бессонную ночь!

— Читал я ее, — сказал Тэверел. — И пришел к выводу, что у автора не все дома. Так и кажется, что взялся беседовать с ненормальным. То он потрясающе ясно и четко все излагает, то вдруг раз! — и пошел какой-то бред, бессмысленный и бессвязный…

Конрад покачал головой.

— А вам не приходило в голову, что писать в подобной манере его заставила именно величайшая ясность рассудка? Что, если автор просто не решается доверить бумаге все, что ему стало известно? Что, если фразы, кажущиеся бессвязными, на самом деле суть таинственные намеки, ключи к загадкам, — и предназначены для других знающих?

— Пфуй! — отмахнулся Кироуэн. — Уж не хотите ли вы нас уверить, будто какие-то из чудовищных культов, упоминаемых фон Юнцтом, существуют в живой традиции до сего дня? Если они вовсе когда-либо существовали в реальности, а не только в воспаленном мозгу лунатика от поэзии и философии?

— Не он один склонен пользоваться намеками и скрытыми смыслами, — возразил Конрад. — Перечитайте работы известнейших поэтов: очень многое у них имеет двойное значение. Мало ли на какие тайны мироздания люди наталкивались в прежние времена — и зашифровывали постигнутое в поэтических строках, невразумительных для простецов? К примеру, помните фразу фон Юнцта, содержащую намек на «город среди пустыни»? Ну и как вам в таком случае строки Флекера:

Вглубь не стремись! Средь каменной страны,

Как говорят, та роза расцветает,

Чьи лепестки румянца лишены,

А сердцевина не благоухает.

Каково? Это я к тому, что в отличие от иных, случайно натолкнувшихся на запретные вселенские тайны, фон Юнцт глубоко в них проник. Кстати, он был одним из очень немногих, читавших «Некрономикон» в наиболее раннем греческом переводе…

Тэверел на это лишь передернул плечами, а профессор Кироуэн, хоть и фыркал вовсю и пыхтел трубкой, но так ничего напрямую и не возразил, ибо он, как и сам Конрад, заглядывал лишь в латинскую версию упомянутой книги. И обнаружил там вещи, которые даже самый беспристрастный ученый не мог ни опровергнуть, ни подтвердить.

— Ну ладно, — сказал он в конце концов. — Предположим, мы признаем былое существование культов, связанных с поклонением таким невнятным и таинственным существам, как Ктулху, Йог Сотот, Цатоггва, Гол-горот и им подобные. Но даже и тогда я не допускаю и мысли, чтобы подобные религии могли еще и теперь практиковаться где-то в затерянных уголках мира!

К нашему общему удивлению, ответил ему Клеменс. Он был рослым, худощавым и очень неразговорчивым. В юности ему пришлось сражаться с отчаянной нищетой, и тяготы прежних дней избороздили его лицо морщинами не по возрасту. Как многие люди искусства, он вел литературную жизнь сразу в двух ипостасях. Довольно-таки хулиганские повести Клеменса приносили ему неплохой доход, а положение редактора в «Раздвоенном копыте» давало простор для самовыражения. Пестрая и новаторская начинка этого поэтического журнала временами повергала консервативных критиков в форменный шок, но и интерес у них пробуждала неизменно.

— Позволю себе напомнить о так называемом культе Брана, который упоминает фон Юнцт, — сказал наш товарищ, набивая свою трубку особо злодейской разновидностью грубого табака. — Кое-кто из вас, наверно, слышал, как мы с Тэверелом его обсуждали намедни…

— Насколько я понял из туманных намеков автора, — огрызнулся Кироуэн, — фон Юнцт заносит данный конкретный культ в графу еще существующих. Какая чепуха!

Но Клеменс вновь отрицательно покачал головой.

— Когда я мальчишкой грыз гранит науки в одном университете, со мной в комнате жил парень — такой же нищий, как я, и такой же честолюбивый. Назови я вам его имя, вы бы, право, весьма удивились… Он происходил из очень старинного рода скоттов Гэллоуэя, но, несмотря на это, внешность имел далекую от арийского образца…

Должен предупредить — то, что я сейчас расскажу, должно остаться строго между нами. Так вот, мой сосед по комнате нередко разговаривал во сне. Я невольно прислушивался… и постепенно вычленил кое-что связное из его бормотания. Вот тогда-то я в самый первый раз и услышал о поклонении, упоминаемом фон Юнцтом. О короле, который правил Темной Империей — наследницей более древней и малоизвестной империи, существовавшей в каменном веке. О затерянной и безымянной пещере, где хранится статуя Темного Человека — прижизненный образ Брана Мак Морна, великого короля минувших времен. К этому изваянию каждый верный Брану единожды в жизни совершает паломничество… Вот вам и культ, доныне практикуемый мужчинами и женщинами, потомками племени Брана. Молчаливое, никому не ведомое течение в колоссальном океане нашей жизни… Эти люди ждут, чтобы статуя Брана в одночасье наполнилась жизнью и обрела речь и движение, дабы выйти из пещеры на свет и восстановить былую империю во всем ее древнем величии…

— Что же за народ создал такую империю? — спросил Кетрик.

— Пикты, — ответил Тэверел. — Не подлежит сомнению, что племя, известное позже как «дикие пикты Гэллоуэя», было в основном кельтского происхождения. Там смешались гэлы, кимры и какие-то аборигены, дополненные, возможно, тевтонскими элементами. То ли они назвали себя именем предшествующей расы, то ли, наоборот, перенесли на нее свое собственное название — еще не выяснено до конца. Но когда фон Юнцт пишет «пикты», он имеет в виду невысоких, смуглых, едящих много чеснока людей средиземноморской крови, — тех, что принесли в Британию неолитическую культуру. То есть, по сути, это были самые древние поселенцы, которым мы обязаны всеми этими историями о гоблинах и духах земли…

— Вот это последнее утверждение позволю себе