Наркокурьер Лариосик - Григорий Ряжский

— А ну, налетай, кто ходячий! Кто не может — не надо. Сама налаживать буду…

— Чего там сегодня, а, теть Марусь? — спросил девушку крайний к окну, с перебинтованной грудью парень. — Чего налаживать-то будешь?

Девушке было на вид лет двадцать пять, не больше, но на «теть Марусь» она не обиделась, а весело ответила:

— Тебе, паралитику, — щи — мудищи полощи, а всем другим, кто толковый пациент, — рассольник и суфле. Как на убой сегодня, перед Днем Победы, наверно, потому что…

Шутка девушки Маруси была явно сомнительного свойства, но назначенный на выздоровление народ не обиделся, а даже, наоборот, хохотнул с подмигом и зашевелился, каждый — в силу собственных послеоперационных возможностей.

Предстартовое обеденное настроение каким-то краем передалось и Юрию Лазаревичу и заставило его окончательно проснуться после затяжного наркоза. Он осмотрелся, уже внимательней. Это была стандартная больничная палата на шестерых — лежачих, как он, и прочих — целиком или частично ходячих. В основном все были послеоперационники. В их четырнадцатую старались заваливать, по возможности, тяжелых, кучкуя по диагнозу принципиальной выживаемости, в отличие от пятнадцатой, соседней, — тоже для тяжелых, но при отсутствии какого-либо принципа…

Все кровати были заняты. Он опустил глаза на пол. Драный линолеум, покрывающий поверхность пола, местами переходил из рубцов в задиры, перераставшие, в свою очередь, в полуметровые язвы, из которых выглядывала грязно-серая бетонная стяжка. На одной из таких подкроватных язв покоилась полная почти до краев утка. Юрий Лазаревич повел носом и недовольно поморщился.

— Э, Марусь, а этому-то? — спросил санитарку перебинтованный парень и указал кивком на Юру. — Ему-то чего не ложишь? Он, вон, проснулся…

— Не положено ему, — повернувшись в направлении кивка, ответила Маруся, — он на питании только с вечера… Он еще свежий, на жидком пока…

— Ну и налей жидкого, — не отставал сердобольный парень, кивнув на этот раз на кастрюлю с рассольником, — супу в смысле…

— Жидкого — это на голой воде значит и таблетках, — со знанием дела раздавая тарелки со вторым, по-научному отреагировала Маруся и, повернувшись снова к Юрию Лазаревичу, обратилась теперь уже непосредственно к нему: — У вас еще не заросло там… Свежий шов, значит. Изнутри… — Она стала половником разливать кисель. — А к вечеру подзатянет немного, и пойдете на довольствие… Как все…

— Хлеба дай еще, дочка, — протянул к ней руку старик с соседней с Юрой койки, — беленького… А то у меня ни одной огурчинки в рассольнике не получилось…

— Он у меня наперечет, дедунь, — тут же нашлась бойкая санитарка, — подушевой: один — белого, один — черного, понял? На! — улыбнулась она ему и протянула ломтик белого. — Кушай на здоровье…

Закончив раздачу, Маруся двинула тележку на выход. Проходя мимо Юрия Лазаревича, на всякий случай сообщила, демонстрируя остальным свою осведомленность:

— А вас, между прочим, милиционер дожидается, из органов прокуратуры, капитан. — Она смешно завела к потолку раскосые глаза и невпопад добавила: — Симпатичный… И жена еще ваша с ним разговаривает… Черненькая такая…

Сейчас она стояла к нему лицом, и он сумел хорошо ее разглядеть. Молодая санитарка выглядела типичной казашкой — широкие скулы, узкие глаза, кожа смуглая… Что-то очень знакомое почудилось ему в ее восточном облике.

— Из органов, говорите? — задумчиво переспросил он девушку, а сам подумал: «Ну, точно… Элефанть лезя…»

А началось все сразу после путча, в девяносто первом. В июле они с Гариком, лучшим другом и замом, акционировали наконец магазин и пребывали на вершине счастья, готовясь к будущим дивидендам — честным и не очень. Коллектив магазина был большой, но, как выяснилось, не опасный. Совершенно безопасным он стал на следующий день после того, как Гарик, второй по главности после Юры акционер, уволил с председательского молчаливого согласия основных бунтарей — качателей магазинной демократии — упрямого и упертого в своей неперевоспитуемости коммуняку Тишкина — завсекцией скобянки, ловко устроив ему небольшую недостачу, и двух продавщиц — одну из «Обоев», другую — из «Лаки, краски». Девки были наглые, но действовали по предусмотренной новыми законами справедливости, за это и поплатились. Обе пошли по аморалке, так же грамотно сконструированной друзьями-начальниками при помощи хорошей выпивки, закуски и двух продажных продавцов из фурнитурной секции — Рината и Коляна. Аморалка пришлась на часы еще рабочие, но уже предпраздничные, о чем и был составлен соответствующий акт. Ребята сработали на совесть и не отдавали одной юбку, а другой — колготы, до самого момента неожиданного появления начальства и других свидетелей в подсобном помещении магазина. Ребята после этого резко пошли в замзавсекцией, а девки — вон, правда, не по статье, а по их собственному, усиленному Юркиным с Гариковым, желанию. Юрке, честно говоря, было крепко стыдно, но время на дворе было жестокое, и он поддался на Гарькину удочку. После случившегося все акционерские страсти как-то сразу улеглись, и в коллективе вновь возобладали мир, социалистический порядок и прежнее дореволюционное послушание.

Путч внес изрядную долю беспокойства за судьбу вновь налаживаемого по-капиталистически бизнеса и заставил понервничать друзей по-настоящему — с каплями и примочками. Крыша их, то есть местные кунцевские бандиты, тоже ничем помочь не могла и также, как и все остальное население, ждала результатов танкового толковища, что затевалось у стен Белого Дома.

— Может, нам в «живое кольцо» сходить? Постоять… — неуверенно спросил тогда своего зама Юра в робкой надежде на непонятно что.

— Ты чего, совсем охуел? — с искренним удивлением отреагировал тогда Гарик. — А товар? С товаром-то как?..

Аргумент нес в себе такую несокрушимую силу и жизненную правду, что Юрий Лазаревич впервые растерялся и не нашел, что ответить. Совсем не нашел… Дух завскобянкой Тишкина и двух пострадавших по линии невольного блядства девок из лаков, красок и обоев, вновь тускло завитал в торговом зале АОЗТ «Беловежье».

Но, слава Богу, двадцать первого числа все завершилось полной капитуляцией чекистов из ГКЧП, и Юрка с Гариком чокнулись прямо там, в подсобке, откуда незадолго до того с треском вылетели обе щепки, сыгравшие такую важную роль в общем деле порубки постсоветского лесозавала. Двадцать второго же они, не торгуясь, купили две путевки в любом ближайшем туристическом направлении и благополучно отбыли на заслуженный победный отдых. Собственно, скупиться и не пришлось, поскольку выкупленное направление оказалось малоспросовым, да к тому же еще и горящим, где конечной целью выявилось таинственное государство с далеким напалмовым прошлым, известное друзьям по «Клубу кинопутешествий», — Вьетнам, с промежуточной посадкой в Сайгоне — столице южной его части, одноименно переназванной позднее в честь всевьетнамского старосты — доброго дедушки Хо Ши Мина. Правда, Гарик брал под сомнение и активно оспаривал незыблемую монументальность заявленной доброты, доказывая, что дедушка Хо любил побаловать себя свежей собачатиной, и от этой любви серьезно пострадало хвостозубое поголовье страны. Но потом, когда они взлетали после посадки в Ташкенте, он неожиданно вспомнил и к чести своей признался, что собак любил другой дедушка — Ким Ир Сен, который, вовсе наоборот, кореец, но в Корее это было можно — там все едят собак по национальному признаку, в смысле — из-за национальной особенности питания. Как называлась другая столица Вьетнама — северная и главная, образовавшаяся в результате разборки севера с югом, они так и не выяснили — времени на предварительные исследования не хватило. В любом случае, через тридцать два часа, измученные сначала длинным перелетом, затем — коротким, и добитые под конец вонючим автобусным переездом, они свалились наконец в небольшой курортный городишко на берегу океана. Их поселили в номере вдвоем, в огромном белом отеле, построенном еще до войны американо-французскими колонизаторами. Для начала они немного отдохнули, а потом Гарик, не выдержав испытания души, зажатой где-то в промежутке между любознательностью и любопытством, выполз-таки на освоение нового жаркого пространства. Через пятнадцать минут он вернулся в полной растерянности с двумя объемными пакетами. В одном из них болталось семь, а в другом — восемь здоровенных ананасов.

— Зачем нам так много? — удивился Юра. — Не сожрем же.

— Я не в курсе, — отвечал Гарик. — Я дал ему доллар, а он загрузил мне все пятнадцать, включая тару. Они тут, оказывается, по штуке стоят, в донгах, за штуку — ананас, а в баксе — пятнадцать штук, по курсу…

Юрий Лазаревич задумался… Изложенное замом ухватывалось не сразу, но, как ни крути, арифметика получалась привлекательной…