Время красного дракона - Владилен Машковцев

— Я полагаю, рабочий класс покажет свою политическую зрелость, — согласился с предложением Шмель.

Навстречу шел железнодорожник, личность не очень выразительная, причастная, если не к производству материальных благ, то хотя бы к трудовому ведомству.

— Простите, товарищ рабочий. Позвольте задержать вас на минутку. Я хотел бы узнать, как вы относитесь к моему учению? — заговорил Ленин с идущим на работу железнодорожником.

— Пошел ты в сраку, Владимир Ильич, — отмахнулся железнодорожник.

— Меньшевик, викжелец! — обличительно ткнул пальцем Ленин в спину уходящего рабочего.

— Эсер! — поддакнул Шмель. — А возможно, агент международного империализма. Я сообщу о нем в НКВД.

Вождь мирового пролетариата был огорчен хамством железнодорожника, но надеялся на лучшее, подошел к дворнику. Латышские стрелки и дворники были в годы революции лучшими помощниками большевиков.

— Скажите, милейший, вам нравится советская власть?

Дворник распушил бороду, задумался:

— Власть она, с одной стороны, неплохая. У энтой власти завсегда можно што-нибудь стащить. А с другой стороны — порядку мало. Чуждые элементы проникают. Скажем, в домоуправлении нашем. Работает дворничихой графинья бывшая. Рази можно доверять метлу энтой гражданке-дворянке?

— Безобразие! — возмутился Владимир Ильич. — Немедленно примите меры, Яков Михайлович. Сообщите Феликсу Эдмундовичу. Реквизируйте метлу у графини.

— Будет исполнено! — откликнулся Шмель на распоряжение вождя.

Ленин осмотрел город, сделал несколько замечаний дворникам, показал, как нужно подметать тротуары, протер кепкой свою запылившуюся галошу и зашагал к мавзолею. Шмель семенил за вождем, радуясь, что желаемое знакомство состоялось. У входа в землянку, именуемую мавзолеем, висел старый фанерный лист с надписью: «Ленин».

— Трубочист изладил, — объяснил Владимир Ильич.

В землянке было сыро и сумрачно. Мордехай присел на чурбак, начал осматриваться. На топчане валялся полушубок, подушка из мешка, набитая сеном, рваное одеяло, подобранное на мусорной свалке. Хозяин растопил железную печку-буржуйку, поставил на огонь чайник с водой. Подобием стола в землянке красовался большой, опрокинутый ящик с надписями на иностранном языке. На ящике стояли две помятые металлические кружки, стаканы, тарелки с отколами, котелок, пустые бутылки из-под водки. Ложки валялись на полу, возле ведра с водой. В углу землянки размещалась полка с книгами и фотопортретом Партины Ухватовой.

— Ваша супруга? — спросил Шмель.

— Яков, что за вопрос? Ты же мою Надю хорошо знаешь. А это, так сказать, местная Инесса Арманд — Партина Ухватова. Прилепила свой фотолик к моей полке. Пусть висит, мне все равно.

— Она у вас бывает часто?

— В целях конспирации мы встречаемся редко.

Шмель продолжал осматривать землянку. Дверь слабенькая с проволочным крючком, у выхода — рогожа. Под топчаном — сломанный велосипед, мешок с тряпьем. А с краю — банка из-под масляной краски. Сердце Шмеля заколотилось убыстренно.

— Это же моя банка, в ней были золотые монеты! — опознал Шмель свою собственность. — Значит, Ленин кроме всего прочего промышляет квартирными кражами!

Владимир Ильич заварил чай в литровой склянке, накрыл ее тряпкой для выстойки. Шмель подвинул к себе банку из-под масляной краски. Она была пустой, вымытой керосином до блеска. Значит, золотые монеты нашли, похитили.

— Откуда у вас эта банка, Владимир Ильич? — как бы с безразличием спросил Шмель.

— Я подобрал ее на помойке, выскоблил, вымыл бензином.

— А в банке не было золотых монет?

— Были, четыре старинных арабских динара.

— Вы их продали?

— Нет.

— Спрятали?

— Зачем же мне их прятать?

— Надо полагать, кому-то подарили?

— И не подарил.

— Где же они, Владимир Ильич?

— Я их выбросил. Нам, коммунистам, золото не требуется. Из этого металла мы будем делать раковины для общественных уборных.

Только в этот момент Шмель окончательно убедился, что перед ним душевнобольной человек. Но не играет ли он роль тонко?

— Куда вы, Владимир Ильич, выбросили монеты? — с дрожью в голосе спросил Шмель.

— В яму с мусором.

— В какую яму?

— А рядом, у выхода из мавзолея.

Шмель выскочил из ленинской землянки. И действительно поблизости находилась небольшая яма с мусором, консервными банками, обрывками газет. Мордехай разметал мусор и обнаружил динары довольно быстро. Ленин смотрел на Шмеля с удивлением:

— Яков, этого золота не хватит для общественной уборной. Шмель прищурился с хитрецой:

— Владимир Ильич, а не попадала вам на глаза тяжелая сковородка из олова?

— Сковородки не видел.

— А такие монеты, как у вас, вы где-нибудь видели, Владимир Ильич?

— Да, Яков, видел.

— У кого?

— У Гавроша.

— У какого Гавроша?

— По-моему, его зовут Гераськой, он из казачьей станицы. Очень славный мальчишка.

— А фамилию его не помните?

— Ермолашкин или Ермошкин, что-то в этом роде. Можно уточнить у Ахмета.

Шмель имел талант сыщика. Не случайно Порошин хвалил его, давал ему сложные поручения. Мордехай понял, что упомянутый Гераська и обворовал его квартиру. Надо было только уточнить предположения.

— Владимир Ильич, а банку из-под краски вы нашли на казачьем поселке?

— Да, Яков, именно там.

Шмель подумал, что Гераську на поселке он найдет без труда, вернет золотые монеты. Но Мордехай ошибался. Во-первых, монеты Гераська уже отдал Вере Телегиной по совету Эсера — во искупление дикого поджога меркульевского дома. Во-вторых, с Гераськой в ближайшее время встретиться было невозможно. События развивались слишком стремительно.

Мордехай побоялся остаться в мавзолее, он распрощался с Лениным после чаепития и сказал, что уходит на работу. На самом деле Шмель залег в зарослях конопли на пустыре, метрах в пятидесяти от землянки. Надо было понаблюдать за мавзолеем. Чутье не обмануло Шмеля. Вскоре к мавзолею подъехал конно татарин Ахмет. На телеге стояла бочка. Тюремный водовоз зашел в землянку, а через минуту выбрался обратно, огляделся и тихонько присвистнул. Из бочки вылезла сгорбленная старуха. Она шустро юркнула в землянку Ленина и осталась там. Ахмет сел на телегу, дернул вожжами:

— Нно! Пашла, милая!

Шмель опознал старуху: это был Эсер. Но как не упустить его? Каким образом сообщить в НКВД, что главарь банды прячется у Ленина в мавзолее? На крылечке магазинчика, где должны были дежурить сексоты, никого не было. И магазинчик был закрыт. Сексот Попов ушел с поста, ибо похитил в библиотеке металлургов «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского и сидел дома, выводя штампы перекисью водорода. С библиотечными печатями книжку не продашь.

— Проклятый Попик! — ругнулся Шмель, не видя выхода из трудного положения.

Землянка находилась на пустыре, нормальные люди здесь не ходили. Только через полчаса перед глазами возникли две девочки пятилетнего возраста. Они собирали бзнику. Когда они приблизились, Шмель заговорил вполголоса, ласково:

— Девочки, не бойтесь меня. Я дам вам на мороженое три рубля. А вы передайте дяде милиционеру мою записку.

Мордехай начеркал торопливо на листочке блокнота: «НКВД. Придорогину. Сижу в засаде. Эсер в мавзолее у Ленина. Выезжайте срочно. Шмель». Девочки взяли трешку и записку, захихикали, убежали. Мороженого они купили, а бумажку милиционеру не передали, потеряли. Выронили нечаянно из рук, унесло записку ветром. Шмель пролежал в конопле около двух часов, видел, как Ленин сходил в дальний магазин, принес целую сумку водки. Стало ясно, что девчонки обманули, не передали записку милиционеру.

К счастью, на крыльце ближнего магазинчика появился бригадмилец Разенков. Мордехай отполз подальше от мавзолея, вскочил и побежал к нему.

— Скорей! Скорей в милицию! Эсер в землянке!

— Не брешешь? — спросил Разенков.

— Беги, дурак! Не теряй время! А я вернусь в засаду. И скажи Придорогину, что Эсера привез в мавзолей тюремный водовоз Ахмет.

Разенков уловил ответственность момента, бросился к зданию НКВД со скоростью сайгака, за которым гнались волки. Он сбил с ног у водоколонки бабу с коромыслом, перемахнул через кювет, скрылся из виду. Шмель вернулся в свое укрытие — в заросли конопли. Эсер вышел из мавзолея явно пьяный, за поясом у него был заткнут маузер. Старуха с маузером выглядела комично: покурила, вернулась в логово. Шмель развеселился:

— Если повезет, то повезет! И динары золотые вернул, и Эсера накрыл!

Мордехай ощущал себя человеком счастливым. Недавно он купил на базаре по дешевке облигацию и выиграл на нее десять тысяч рублей. Он заклевал доносами и загнал в тюрьму соперника и недруга — Гейнемана, отбил у него жену — Маришу Олимпову. Он, Шмель, поймал старика Меркульева. В мире жестоком выживают только сильные и хищные.

— Да, я сильный и хищный, — думал про себя с гордостью Шмель, лежа в конопле, наблюдая за мавзолеем Ленина. — Моя сила и хищность — в уме! Я проползу ужом, если надо выжить. Я поклонюсь идолу, дабы меня не бросили в жертву ему. Я унижусь, чтобы взлететь. Я жесток настолько, насколько жесток век.