От легенды до легенды (сборник) - Алексей Мороз

— Быстрее!

Есть в том, что люди называют Роком, разные силы, связи, устремления, чья губительная мощь не раз бросала на колени целые царства и топила во мраке самые яркие души. Они есть сокровенная суть несбывшихся мечтаний, загубленных жизней, задушенных надежд; все то, что закончилось, не успев начаться; все то, что готово было расцвести, но увяло; все то, что должно было родиться, но сгнило — все это их власть, их дело. И у этой власти есть душа, есть имя, пусть смертные и боятся произносить его вслух, заменяя коротким «Демон» или иными прозваньями и титулами…

Темп мелодии из быстрого стал бешеным; и, не выдержав его, стали спотыкаться невольные товарищи Керана в этой пляске с Судьбою. Когда в жизни нет смысла, когда развязка неотвратима и неизбежна, когда ты знаешь, что упадешь, миг падения уже не имеет значения. Какая разница — раньше или позже?

Керан почувствовал, что навязанный им ритм не по силам остальным танцорам, — и бросился, разрывая круг, в самый центр помоста. Весь мир теперь как будто кружился в танце вокруг него — изгибались грациозно шанхские девы-танцовщицы, стояли плотным кольцом, отбивая ритм клинками о щиты, воины-марьи, искрилась и сияла огнями равнина Халал — а он был в сердце всего этого. Керан вскинул голову и вдруг резко, в одно движение, прянул с места, так что волосы рванулись в воздух, кажется, во все стороны сразу — о таком было сказано: «черный огонь горит ярче солнца».

Воины, наблюдавшие за юным танцором, затаили дыхание — настолько красив он был в эти минуты. Сам же Керан ничего не видел — понимая, что это уже предел, что еще немного — и он упадет, как падали другие, он закрыл глаза и весь отдался мелодии. Два шага до пропасти, предощущение падения — но он так и не остановился, не позволил себе отстать от музыки.

Где-то что-то оборвалось с медным звуком — и мелодия зазвучала тише, спокойнее, мягче… Керан с трудом успокоил колотившееся сердце и заставил тело двигаться медленно и плавно.

А когда он наконец смог открыть глаза — странная женщина исчезла…

— Повелитель, — прошелестел над ухом бесплотный голос. — Среди пленников появился юноша небывалой красоты. Его тело гибкое, как молодой тростник, и стройное, как тополь, его движения плавны, как вода, и, как огонь, подвижны; его волосы черны, как агат, и вьются, как кольца змеи, а кожа смуглая и гладкая, как шелк. Воистину, на равнине Халал нет никого прекраснее его.

Перед глазами царя марьев, как наяву, встает картина: черные глаза… черные волосы… молнией бьющаяся в них белая лента…

— Юноша с черными волосами… найдите его. Доставьте ко мне в шатер.

Не прошло и четверти часа, как Инд ибн Сид возлежал на подушках в своем алом шатре в окружении вернейших слуг и соратников. Сюда, к глазам блистательного, доставили пленного юношу-шанха, так поразившего всех своей красотой и искусством танца. Царь рад был видеть, что усталость и жаркое солнце не пригасили блеск глаз пленника. Щенок и вправду был хорош — идзумарский правитель впитывал глазами каждый изгиб смуглого тела. И дело тут, пожалуй, было не только в красоте — не зная слов загадочной гостьи, царь тем не менее повторил их.

«Он танцует не как раб». В богатой, любившей наслаждения Идзумаре мальчики-невольники использовались для услад плоти наравне с девушками; они, конечно, обучены были также и танцу, но в движениях шанха не было и следа их угодливой податливости. Страсть — но не сладострастие, биение пламени — не мягкость травы; те — стелились, этот — летал. Не глядя ни на кого, пленник продолжал свой танец, хотя царь видел, как тот устал — держался на одной гордости. Не пора ли тебе отдохнуть, птенчик?

Видя, как наливается ленивым предвкушением взгляд царя, понимающе улыбались и потихоньку покидали шатер люди свиты. Когда последний из них ушел, царь хлопнул в ладоши, и слуги исчезли как призраки — только музыканты за пологом продолжали играть плавную мелодию.

Шанх как будто не заметил, как пусто стало вокруг. Его движения были все так же отточены и плавны.

Инд ибн Сид наблюдал за ним какое-то время. Затем мягко поднялся и шагнул к мальчишке.

Музыканты продолжали играть.

Керан чувствовал его приближение. Ему не нужно было видеть, ему не нужно было слышать — оба они сейчас были во власти танца, но вел эту пляску шанх, а не царь марьев. Когда сзади надвинулась чужая тень, когда грубые руки потянулись чтобы схватить, жадно и грубо, — юноша рванулся вперед и в сторону, легко вынырнув из захвата, оказавшись достаточно далеко, чтобы успеть, и достаточно близко, чтобы…

Чтобы выдернуть кинжал, висящий на поясе идзумарского царя, — давно замеченный и облюбованный кинжал — и ударить сразу, в одно движение, так, как учили его и братьев воинские наставники в далеком отцовском доме…

Инд ибн Сид был настоящим властителем, умелым полководцем; воином он тоже был неплохим. Перехватить руку мальчишки с клинком было несложно — будь это обычный мальчишка. Но вожделение и вино, влившее в тело расслабленность, сыграли с царем злую шутку — да и не мог он предположить, что танцор, мальчик для развлечений, может двигаться и разить, как воин…

С силой, уверенно и насмерть.

— Ты хотел завладеть землей шанхов?! — с яростью выдохнул Керан, глядя прямо в глаза потрясенному Идзумарцу. — Так вот тебе наш ответ!

И отшатнулся от подавшегося вперед раненого воина.

Второго удара не потребовалось. Царь Идзумары рухнул на ковер своего шатра, обильно оросив его кровью.

Керану хватило сил только на то, чтобы отойти на несколько шагов — и упасть на колени. Ковер был мягким и толстым, глушащим любые звуки, и так хотелось лечь на него и больше не шевелиться…

Ему удалось.

Сложно было даже поверить в это, но ему удалось.

Собственная неминуемая гибель и пережитое унижение уже мало волновали Керана — обхватив себя руками за плечи, он мерно покачивался из стороны в сторону в такт мелодии танца — этот ритм никак не отпускал его.

Прошло довольно много времени, прежде чем он понял, что что-то не так. Стражи не спешили хватать убийцу и вообще, кажется, не знали о том, что произошло, потому что…

Музыканты. Они продолжали играть.

Равнина. Безвременье

Ночная мгла еще не выпустила мир из своих объятий. В самый глухой час перед рассветом, когда спит, как говорят, даже бесовская сила, по степи крался отряд шанхских дозорных.

Давно уже затеяли игру в прятки соглядатаи того и другого войска; но марьи в ней оказались сильнее — как ни старались шанхи скрытно подойти, еще на самых дальних подступах их заметили. Ох и хорош был тот воин марьев, что, даже пронзенный стрелой, смог доскакать до своих и передать им новость. А тех, кому он ее передал, перехватить, не подняв шуму на всю равнину Халал, было уже нельзя. Оттого и не торопил командир вырвавшегося дальше всех шанхского дозора своих воинов. Войско царя Эльшада еще далеко, подойти к лагерю захватчиков сможет лишь к будущей ночи; но раз не вышло у них внезапного нападения — будут ждать утра и честного боя.

Мерцают впереди костры огромного лагеря марьев. И видятся командиру шанхов черные тени, движущиеся вокруг них. Где-то там — знает он — мчит сейчас к кострам черное облачко пыли, неразличимое в темноте, — торопятся дозорные передать царю Инду весть о приближении противника. Где-то там — думал он — среди детей, танцующих меж костров, мог бы быть его сын…

Нет, все не так. Сын убит — так сказали ему видевшие взятие города беглецы. А та, о которой он думал ночами и днями; та, которую увидел когда-то у цветущего персика и с тех пор почитал сень персика приютом достойнее царского дворца, — она покончила с собой на ступенях их дома, не желая стать утехой проклятым захватчикам.

Мчит, мчит к кострам черное облако; сближается с ними, распадаясь на тени всадников; их впускают в лагерь и скорее ведут к шатру правителя — вести не ждут, но… Даже из степной дали видит командир шанхских дозорных, как вдруг смятение охватывает лагерь марьев — от центрального шатра расходится кругами, поглощая все и вся, задевает круги танцующих пленников и их охрану… Что же?! Что случилось там?! Ведь не вести же о близящихся шанхах так всполошили бывалых воинов Инда ибн Сида…

Мгновение медлит командир дозорных — взгляд его прикован к кострам. Сын его убит, так сказали беглецы; но там, на равнине, много других сыновей, и их, может быть, еще надеются увидеть живыми отцы и матери. На своих воинов глядит теперь командир дозора — их мало, всего горстка, и решись он на задуманное — гибель ждет всех; но по степи за ними едут другие дозоры, и кто-то наверняка доберется, кто-то сможет помочь.