Крепостной Пушкина 3. Война - Ираклий Берг

Никаких линий пехоты он не видел, солдаты строились в каре хаотично расположенными (на взгляд штатского человека) квадратиками, но разве можно обойтись без пехотных линий в донесении столичному газетному начальству, пускай воображаемому?

Турки наскакивали. То одна, то другая часть их, числом в две или три сотни всадников, откалывалась от кажущейся единой общей массы, и с дикими криками скакала на русских. Те подпускали противника шагов на пятьдесят, после чего следовал не очень стройный залп, окутывающий стрелков дымом. Когда он рассеивался, Степан видел, что турки уже умчались назад, поскольку никого перед стрелками не находилось. Стреляли егеря из рук вон плохо, турки почти не несли потерь в этих наскоках. Даже мёртвых лошадей было мало. Проходило несколько минут и новый отряд противника повторял попытку.

«Несокрушимой стеной встали наши полки на пути басурман, — сочинял сын Помпеевич, — подобно океанским волнам накатывался грозный враг на христиан, но разбивался о их стойкость как о скалы!»

Турки тоже временами постреливали, что самоназванный газетчик не преминул отметить:

«Пули свистели над головой. Османы старались осыпать наши доблестные войска градом свинца. Тщетно! Дух солдат был непоколебим и никто даже не думал об опасности, но об одном только — как разбить неприятеля!»

Заодно Степан смог оценить артиллерию. Турецкие войска собой являли некое пятно, если особо не всматриваться, вот в это пятно пушкари и посылали ядра за ядрами. Судя по тому как часто доносились крики людей и лошадей из этого пятна, дело шло много лучше чем у егерей. Враг нёс потери.

— Ничего, вашбродь. Скоро в сабли возьмём.

— Откуда знаешь, Кондратий?

Казак пригладил бороду и с хрустом потянулся.

— Завсегда так. Стреляют, стреляют, а потом в сабли. Глупо стреляют. Только порох зазря тратят. Но енералам виднее! — спохватился сам на свою критику казак.

— А в штыки верно ходят, а, Контратий? — прищурился Степан.

— Верно, вашбродь, верно. Как дураки, но верно.

Степану страсть как хотелось своими глазами увидеть штыковой бой. Пехота армий рекрутских наборов — не хухры-мухры. Двадцать лет службы! Каких именно рекрут стараются сбагрить в армию со всей России он знал не понаслышке. Всю пьянь да рвань. Буйных. Глупых. Бедных. С чудинкой. С изъянами. Прогневавших чем-либо. А в армии из них делали чудо-богатырей. В среднем получался один добрый солдат из трех рекрут, о чем говорилось не скрывая. Прочие или сплавлялись в гарнизоны, или в процессе обучения пополняли небесное христианское воинство.

Как здесь стреляли, Степан знал и видел. Но штык, воспетый столь многими авторами, до сих пор казался почти волшебным оружием. Пехота пошла в штыки — никто не устоит, если она, эта пехота, обучена должным образом. Как ловко должен уметь владеть своим ружьём солдат прослуживший лет десять? Если не совсем дурень, то виртуозно. И какого же было потрясение, когда Степан узнал, что бою на штыках солдат не учили вовсе.

— А для чего их учить? И какому такому «бою»? — не понял Безобразов, с которым он при случае затеял разговор.

— То есть как? Штыковому…

— Зачем? Мы не французы ведь какие, природные русаки. Или нет? — Сощурился Пётр.

— Да ведь надобно учить как фузеей колоть, отбивать удары и выпады противника.

— Всех учат одному удару, ваше сиятельство. К чему излишества? Наш крестьянин право от лево с трудом отличает. Забивать ему голову?

— Одному удару? — выхватил главное Степан, чувствующий как пот проступает на лбу. Вот так штука — нет штыкового боя! Этого быть не могло в его понимании.

— Одному удару. Можно окрестить сие боем, конечно, но у вас о чем-то ином видение, ваше сиятельство. Будто фехтование. Как представляете себе? Главное, чтобы наш Иван не размахивал мушкетом как коромыслом. Этому, пожалуйста, учат. Своих покалечит иначе.

— Но вы сказали, что учат удару?

— Верно. Он прост и секрета нет. Нужно воткнуть штык, или штыки, в живот неприятелю, затем опустить приклад.

— Как?

Безобразов взял подходящую палку (дело происходило в посольстве) и показал как словно держит ружьё.

— Вот так. Я здесь, передо мной супостат. Колю сверху вниз. — показал он движение. — В живот. Затем резко, наваливаясь весом, опускаю приклад, а штык в брюхе поднимается вверх. И всё. Выдернул, колешь следующего. Если вас не закололи к тому времени. Похоже на то как сено вилами поднимают. Не так высоко, конечно. Хотя, бывает, и на вес кого наш богатырь поднимет. Но редко.

— Так просто?

— Зачем усложнять? — повторил Безобразов. — Люди простые, им не сложностей. Это французы любят глупости. У них я видел уколы в грудь и в лицо и в шею. Ну и как? Помогли им эти экзерсисы? Нашим мужикам не к чему. Только портить, ваше сиятельство.

— Допустим, — вынужденно согласился Степан. — Но как быть с кавалерией? Коня на штык и чудо-богатырь не осилит. Что с вами, Пётр Романович?

Безобразов, решив, что над ним насмехаются, слегка покраснел и ничего не ответил. Дернув головой, будто стесняет шею воротник, он отошёл.

Барабаны били без передышки. Турки наконец поняли, что неверные гяуры не собираются бежать при взгляде на великолепие воинов Аллаха, и вдруг вся масса конницы стала приближаться.

— Идут!

Время для Степана как замерло, звуки пропали. Он вдруг отчетливо увидел себя со стороны, человеком случайно оказавшимся на съёмках исторического кинофильма. Степан сморгнул и всё вернулось.

Подвели лошадей. Денщик помог вскочить в седло его сиятельству. Степан вдруг подумал, что не помнит как того зовут, хотя прислуживал денщик ему весь поход. Категорически не любящий делить людей на сорта и видящий в том отличие свое от окружающих, сын Помпеевич не заметил как невольно принял общие правила.

«Вот черт! Всех сотников вызубрил, а собственного денщика имени не запомнил. И спросить неудобно».

Решающий навал турок прошёл столь же быстро как и все предыдущие, но несколько с иным результатом. Пушки замолчали, несколько минут с