Обнаженная натура - Лорел Гамильтон

Он еще раз выругался по-французски, так быстро, что я не разобрала, и повесил трубку.

Мы свернули за угол, несколько поспешней, чем надо, стараясь не отстать от полицейской машины. Ребята не включали сирен и мигалок, но несколько раз превысили скорость. Очевидно, не только нас напугало случившееся в доме. Интересно, что Санчес им сказал. И что будут рассказывать копы, которые все это видели? Как Жан-Клод, отнесут все это за счет Витторио? Пришпорит это их, чтобы закончить дело до того, как вампиры Вегаса поднимутся ночью?

— Что сказал граф Дракула? — спросил Эдуард.

— Не надо его так называть, Эдуард.

— Прости. Так что он сказал?

— Будет связываться с некоторыми вампирами в Европе.

Олаф с заднего сиденья спросил:

— Я правильно тебя понял, что та Королева Всех Вампиров, дух которой мы ощущали в Сент-Луисе, где-то расхаживает во плоти?

— Я видела ее в видении. Может быть, это было всего лишь видение, но мне она являлась в видениях и раньше, и всегда была в той комнате, где она заперта. Никогда не видела ее снаружи.

— Твою мать, — сказал Эдуард.

Я уставилась на него, потому что он редко ругается — обычно это моя работа.

— Чего это ты? — спросила я.

— На меня выходили с предложением заключить на нее контракт.

Я обернулась на сиденье, уставилась на него. Всматривалась в лицо — но на нем было обычное его непроницаемое выражение плюс солнечные очки, хоть смотри, хоть не смотри. А у меня самой челюсть отвисла и лицо стало удивленной маской.

— То есть кто-то к тебе обратился с предложением ликвидировать Мать Всех Вампиров?

Он кивнул.

Олаф и Бернардо подались вперед — значит, они не пристегнулись ремнями, но мне, как ни странно, на этот раз не захотелось им сказать, чтобы это сделали.

— У тебя контракт на ликвидацию Марми Нуар, и ты даже словом мне не обмолвился?

— Я сказал, что мне предложили контракт. Я не говорил, что его заключил.

Тут уж я повернулась всем телом, насколько ремень позволял.

— Ты отказался? Денег мало?

— Деньги там хорошие, — ответил он — руки на руле, внимание на дорогу, лицо непроницаемо и спокойно. По виду не подумать, что тема разговора его вообще хоть как-то интересует. Зато интерес проявили мы, все остальные.

— Почему же ты тогда не принял предложение? — спросила я.

Он едва глянул на меня, резко, чуть ли не на двух колесах обходя в этот момент грузовик. Нам пришлось хвататься кому за что, хотя Олафу и Бернардо хуже пришлось без ремней, но мы не отстали от других полицейских автомобилей. Те уже включили мигалки, но сирены пока молчали.

— Ты сама знаешь, — ответил он.

Я хотела сказать, что не знаю, но запнулась. Крепче взялась на приборную доску и за сиденье, задумалась. И наконец сказала:

— Ты побоялся, что Марми Нуар убьет тебя. Побоялся, что эта задача наконец-то может оказаться не по плечу.

Он ничего не сказал, и я поняла, что других подтверждений не будет.

— Но уж сколько лет я тебя знаю, Эдуард, — сказал Олаф, — ты все время рвешься в бой против самых мощных и страшных монстров. Ты ищешь себе испытаний. Это испытание было бы непревзойденным по суровости.

— Вероятно, — согласился Эдуард тихим и тщательно контролируемым голосом.

— Никогда бы не подумал, что доживу до такого, — сказал Бернардо, — Великому Эдуарду все-таки изменило бесстрашие.

Мы с Олафом оба на него посмотрели неодобрительно, но ответил ему Олаф:

— Ему не изменяло бесстрашие.

— А что тогда? — спросил Бернардо.

— Не хотел рисковать горем Донны и детей, — ответила я.

— Чего? — не понял Бернардо.

— Это заставляет жить с опаской, — тихо объяснил Олаф.

— Так я же и сказал, что ему изменило бесстрашие, а вы на меня напустились, — возмутился Бернардо.

Олаф посмотрел на него в упор — всей тяжестью пустых и темных глаз. Бернардо чуть заерзал на сиденье, сопротивляясь желанию отползти подальше от этого взгляда, но не отполз. Очко в его пользу.

— Бесстрашие Эдуарду не изменяло. Но опасаться может и бесстрашный.

Бернардо посмотрел на меня:

— Ты понимаешь, что он сказал?

Я подумала, повертела мысль в голове.

— Да, в общем, понимаю.

— Объясни тогда мне?

— Если Марми Нуар придет сюда и нападет, Эдуард будет с ней драться, он не убежит. Не сдастся. Будет драться, даже если это означает смерть. Но по своей воле он не станет охотиться на самых сильных и страшных, потому что они могут его убить, а он не хочет оставлять жену вдовой и детей сиротами. Он перестал дразнить смерть, но если она придет за ним, он будет драться.

— Если ты ничего не боишься, — сказал Олаф, — то это не значит, что ты смелый. Это значит, что ты глупый.

Мы с Бернардо посмотрели на гиганта, и даже Эдуард выбрал минутку оглянуться на него.

— А тебя что пугает, великан?

Олаф покачал головой:

— Страхом не делятся. Страх преодолевают.

Отчасти мне даже хотелось узнать, что может устрашить самого страшного человека из всех, кого я в этой жизни знала. Но при этом мне совершенно не хотелось даже знать этого — сочувствия Олафу я себе никак не могла позволить. Жалость внушает колебания, а наступит день, когда мне надо будет обойтись с ним без колебаний. У многих серийных убийц было тяжелое детство, страшные истории, где они были жертвами — и почти все они даже правдивы. Но это все не имеет значения. Без разницы, какое у них было страшное детство и были ли жертвами они сами. Без разницы, потому что когда ты у них в руках, одно имеет значение, общее для них для всех: к своим жертвам они не знают жалости.

Забудешь — убьют.

Эдуард подрулил к линии мигающих полицейских машин, но оказалось, что представление уже почти закончено. Тигрица-оборотень стояла во дворе на коленях под направленными дулами, а Хупер с его людьми толпились рядом. Я увидела мелькнувшие белокурые волосы, коротко подстриженные, вспышку тигриных голубых глаз, а потом ее запихнули и фургон.

— Вы начали без нас? — обратился к Хуперу Эдуард добрым голосом старины Теда. Приятно, что у него нашелся добрый голос — я готова была на людей бросаться.

Хупер ответил, глядя в закрывающиеся дверцы:

— Она стояла во дворе на коленях и ждала нас.

— Блин! — выругалась я.

Он посмотрел на меня:

— Что так? Все было быстро и легко.

— Они знают, Хупер. Другие тигры в курсе.

У него на лице появилось понимание:

— И наш злодей мог сбежать.

Я кивнула.

— Оповестите наблюдение, — сказал Эдуард.

— Какое еще наблюдение? — удивилась я.