Дом в Мансуровском - Мария Метлицкая

мысль – самолет отменили. Вторая… Нет, второй не было, потому, что возникнуть она не успела.

– Что-то случилось? – встревоженно спросила Маруся подошедшего Дмитрия.

– Знаешь, Маш, я ночью не спал и подумал, – он посмотрел ей в глаза, – зачем расставаться, когда хорошо? Я сам себе хозяин, отпуск у меня ненормированный, у Аньки каникулы, ну и остались. Правильно я поступил, как думаешь? – Он сжал ее руку.

* * *

Через три месяца после возвращения они расписались, и это было твердое решение Дмитрия.

Ссылаясь то на невозможность переезда в Петербург, то на работу, что было, конечно же, полной ерундой, то на Асю, что было действительно серьезным аргументом, то на Томину школу, Маруся пыталась отговорить настырного жениха, но Дмитрий был непреклонен. Так и жили на два города, сапсан «Красная стрела» стал их вторым домом. На выходные то Маруся с Томой ехали в Петербург, то Дмитрий, один или с Аней, приезжал в Москву.

Все случилось так неожиданно и так быстро, что Марусе казалось, что она живет в каком-то странном, неправдоподобном сне.

Она жена, у нее есть муж, есть падчерица и квартира в Петербурге? Она влюблена, ей с ним хорошо, она скучает по нему? Сплошные вопросы, на которые Маруся пыталась ответить себе. Ее новая жизнь стала другой. В Мансуровском посреди спальни теперь стоял раскрытый чемодан, куда она то добавляла вещи, то доставала оттуда: теплые свитеры, летние майки, кроссовки, шлепки. Дни не шли, а летели, только вчера было воскресенье и она вернулась из Питера, и вот снова пятница, и она уезжает, и надо знать, какая погода в Северной столице. Ей казалось, что она мчится на карусели, и эта карусель и не думает останавливаться.

Однако квартира Дмитрия на Большой Морской ее домом не стала, ее дом был по-прежнему в Москве, в любимом Мансуровском. А в Петербурге она все-таки оставалась гостьей, транзитной пассажиркой, которая всегда скучает по дому.

Спустя пару месяцев после Марусиного замужества Ася собралась в Уразово.

– Среди зимы? – удивилась Маруся. – Может, весной поедешь, на лето?

– Нет, Марусенька. Не на лето. А навсегда. Тому я вырастила, пенсию заработала, тебя замуж выдала – все, могу отдыхать! И не отговаривай, ничего не получится. Да и что я буду тут под ногами?

– Ты под ногами? – Маруся закашлялась от возмущения. – Ты что, спятила? Да я без тебя пропаду! – Она расплакалась.

– Я давно приняла это решение, – тихо, но твердо сказала Ася. – Хочу провести остаток жизни на родине. Это мое желание и мое решение. И прошу тебя меня отпустить. Я всегда любила деревню, всегда скучала по ней, мечтала вернуться. А жизнь повернулась по-другому. И вот сейчас, когда все выросли, когда нет Саши… Сейчас я свободна. Отпусти меня, дочка!

Маруся долго молчала.

– Не представляю, как мы без тебя. Просто не представляю. И как ты будешь там одна? Ты, прости, немолодая, привыкла к комфорту.

Оказалось, что в Уразове, в родительском доме, живет семья двоюродного брата. Это меняло ситуацию, но принять ее, согласиться с ней? Остаться без Аси?

– Я подумаю, – всхлипнула Маруся. – Ведь тебя интересует мое мнение? Я должна принять это, понимаешь? Понять и принять.

* * *

Нет, невозможно. Невыносимо и тягостно. Кого ты обманываешь, Юля? Его? Нет, себя. А ситуация не твоя. Несвойственная тебе ситуация. Ты делаешь вид? Молчишь? Ты так держишься за него?

Вид делала, да. Молчала. И насчет держаться – тоже, наверное, да. Пыталась шутить сама с собой: столько лет прожили, а теперь отдавать?

Смешно.

Рассказала Марусе. Сама удивилась, что рассказала.

Та смотрела во все глаза, от такой новости даже закашлялась.

– А что такого? – разозлилась Юля. – Тоже мне, редкость! Ну да, есть ребенок. Да мало ли, у кого есть ребенок на стороне? Живут и так. Он молчит, а мне что, больше всех надо?

– Тебе – больше всех. Странно, что ты вообще так долго продержалась. Ох, Юль. Ты же не сможешь все время молчать, я тебя знаю.

Все правильно, и Маруся права. Молчание не просто угнетало, оно терзало ее.

Спустя полгода рассказала сестре и Асе про отца. Ася призналась, что знала, нашла Катино письмо и что сожгла его, уничтожила после похорон мужа. Юля и Маруся застыли.

– Ты знала? – наконец выдавила Маруся. – Знала и не сказала?

Ася молчала.

– Как ты могла? – задохнулась Маруся. – Как ты могла не сказать?

– Не сказала и не сказала, – заступилась за мачеху Юля. – А ты уверена, что сказала бы?

Маруся расплакалась.

– Прости меня, – сказала Ася и тоже расплакалась, – я думала, что так лучше, что не надо вам знать такое про мать. Не надо знать, что вы… – Ася запнулась. – Ну что вы сестры только по матери. Как это называется – единоутробные? Думала, что тебе, Юленька, будет сложно и плохо. И еще – я не знала, что твой отец жив! Я вообще ничего про него не знала, со временем даже фамилию забыла, помню, что-то армянское и на «Ш».

– Оставь, – отозвалась Юля, – никто не знает, как бы поступил в этой ситуации. Никто. И ты, Маруся, не знаешь. Не знала бы, и бог с ним, пережила бы. А вот узнала – и не знаю, что с этим делать. Не знаю, понимаете? Искать его? Зачем я ему, если он никогда мной не интересовался. Я и с Игорем не знаю, что делать, а тут еще эта история. Ладно, куда кривая вывезет, туда и поедем! А может, этот папаша пошлет меня к чертям собачьим. Спросит, а кто такая эта Катя, какая такая дочь Юля? Да не нужна мне дочь от какой-то там Кати! Ну? И за что мне все это? Господи! – Юля прошлась по комнате и встала у окна. – Вот за что? Ребенок этот внебрачный, папаша новоявленный? Жила себе и жила, а тут такое… – И Юля расплакалась. Юля, сильная бесслезная Юля, боец и борец, ревела, как «самая последняя Маруська».

Потом, обнявшись, ревели все вместе. И стало чуть легче. Чуть-чуть, всем трем.

После того разговора в Мансуровском Юля решила, что хватит. Хватит лгать, притворяться, делать вид. Никакой семьи у них с Игорем нет, да и никогда не было. Как говорится, встретились два одиночества, разожгли у дороги костер. Вернее, пытались разжечь. А не вышло. Признайся, что не вышло. Совместное проживание, привычка, комфорт – это еще не семья. Она устала от всего этого, устала притворяться. Чего она боится? Одиночества? Глупости, она, как теперь говорят, самодостаточна. Кстати, ужасное слово. Но это так, она не боится одиночества, она сильная и отважная, она… И вдруг Юля так разозлилась на мужа, что поняла – все, конец, так больше