Никто не заплачет - Полина Дашкова

— А лицо того человека вы случайно не запомнили? — тихо спросил Гоша.

— Он стоял лицом к лифту, я видела его сзади и чуть-чуть в профиль, но совсем мельком.

— Как он был одет?

— Обыкновенно, — пожала плечами Ира, — джинсы, рубашка с короткими рукавами.

— Рост, телосложение?

— Невысокий. Пониже Зелинского на полголовы. Худощавый, но крепкий. Волосы короткие, скорее светлые, чем темные… Нет, я его совсем не запомнила.

— Молодой?

— Если бы я лицо видела… Но не больше сорока, это точно. Знаете, фигура, осанка… Да, скорее молодой.

— Вы сказали следователю, что почувствовали враждебность между ними, напомнил Гоша.

— Да, мне показалось, они сейчас начнут друг другу морду бить. Прямо воздух сгустился.

Попрощавшись с Ирой Лукьяновой, Мальцев тут же вернулся в подъезд, поднялся на пятый этаж и позвонил в дверь квартиры Зелинских.

Инна встретила его в белом махровом халате до полу и в чалме из полотенца на голове.

— Отмываюсь от вашего КПЗ, — мрачно сообщила она, возвращая Мальцеву удостоверение, — до сих пор чувствую себя свиньей после ваших нар! Вопросы мне уже все задали, подписку о невыезде взяли. Что еще?

— Еще вопросы, Инна Валерьевна, — улыбнулся Гоша, — извините, служба.

— Ладно, проходите. Могу даже чаем угостить.

— Спасибо, не откажусь.

На кухне все сверкало стерильной чистотой. Инна Зелинская в халате и в чалме из полотенца напоминала героиню какого-то рекламного ролика, но какого именно, Мальцев не мог вспомнить. Полные чувственные губы, кошачий разрез светло-карих глаз, тонкий, чуть вздернутый носик. Очень красивая женщина.

Он сел на широкую деревянную лавку, дождался, пока хозяйка нальет воды в чайник, включит его, усядется напротив, и только тогда задал свой первый вопрос.

— Скажите, Инна Валерьевна, вы слышали, как ваш муж вернулся домой в тот вечер?

— Слышала, как дверь хлопнула, и еще мне показалось, он разговаривал с кем-то.

— Во сколько это было?

— В девять, может, без трех минут девять… По ОРТ шел блок рекламы перед вечерними новостями.

— Вам показалось, что муж разговаривал с кем-то у двери. Второй голос был мужской или женский?

— Мужской. Но слов я не разобрала. У меня телевизор орал.

— А почему, простите, вы не вышли встретить мужа? Не поинтересовались, кто с ним пришел?

— Мы поцапались сильно. До его гостей мне дела не было. Я злилась.

— Почему?

— Долго объяснять.

— И все-таки, в двух словах, — осторожно попросил Мальцев, — это важно.

— Что важно? Почему мы ругались? Почему разводиться собрались? — взвилась Инна. — Я ведь все этому хмырю-следователю изложила. С постельными подробностями, как он требовал. Он, знаете, интимные детали очень уважает, этот ваш следователь Гусько. Вам что, тоже охота чужое грязное белье перетряхнуть?

— Неохота, — честно признался Мальцев, — но приходится. Однако интимные детали мне не нужны. Главное, что меня интересует: у вашего мужа была другая женщина?

— Наверняка, — презрительно фыркнула Инна, — была и не одна.

— Даже так? Не одна?

— Ну, я их не считала. Вообще, если несколько, это не обидно. Противно, конечно, так сказать, негигиенично. Но для семьи опасней, когда одна, постоянная…

— Он сказал вам, куда идет и когда вернется?

— Он не сказал ни слова. Но шел к ней. «Так, значит, все-таки была одна, постоянная», — отметил про себя Мальцев и спросил мягко:

— Почему вы так думаете?

— Именно потому, что уходил молча.

— Странная логика, — пожал плечами Гоша, — обычно в такой ситуации мужчины, наоборот, что-нибудь сочиняют…

— Ну, наверное, вам видней, как ведут себя мужчины в такой ситуации, пожала плечами Инна, — одни врут, другие молчат. Но нормальная жена всегда чувствует.

— Ладно, я понимаю, вам неприятно говорить на эту тему. Простите, последний вопрос. Что вы знаете об этой женщине?

— Ничего. Вы у Завьялова спросите, у владельца издательства. Вот он вам все расскажет, в деталях, и телефон даст. А я не знаю и знать не хочу.

— А к нам из милиции приходили, — сообщила Соня, внимательно глядя Федору в глаза.

— Да? — Лицо его на миг окаменело, но он тут же справился с собой, выдержал пристальный Сонин взгляд и даже улыбнулся. — Очень интересно.

— Это действительно интересно, — кивнула Соня. — Между прочим, про вас спрашивали.

— Соня! — послышался голос Надежды Павловны из кухни. — Суп уже холодный. Иди есть!

— Я сейчас! — крикнула Соня в ответ, продолжая глядеть Федору в глаза.

— Подожди, — тихо сказал он, — успеешь. Кто приходил и что спрашивал?

Они стояли в прихожей и смотрели друг на друга. Федор только что вошел, еще не успел снять ботинки. Соня открыла дверь на его звонок, и ей тут же пришла в голову идея — сказать про милицию. И посмотреть, как он отреагирует.

Он отреагировал именно так, как она предполагала.

— Ничего, — она развернулась и побежала на кухню, — шутка!

Вера сидела перед компьютером, откинувшись на спинку стула и внимательно глядя на экран. В молочно-белой мути плавали какие-то причудливые фигурки.

Федор встал у нее за спиной, наклонился и, приподняв волосы, поцеловал в затылок.

— Привет. — Она слегка дернула головой, отстраняясь от него.

— Что случилось? — спросил он и попытался ее обнять.

— Федор, не надо, — сказала она спокойно, — не трогай меня сейчас. Ладно? Там на кухне мама и Соня обедают, можешь к ним присоединиться.

— Я не голоден. — Он отошел и сел в кресло. — Вера, объясни, что происходит.

— Ничего, — она наконец развернулась на стуле и посмотрела на него, ничего не происходит. У меня проблемы с компьютером. Сейчас буду вызывать специалиста.

— То ты запираешься в комнате, потом убегаешь, ничего не объясняя. То отворачиваешься и не желаешь со мной разговаривать. Вера, что за дела?

— Прости, мне надо позвонить насчет компьютера. Я позвоню, а потом объясню.

Она вышла в прихожую, он услышал, как она набрала номер и произнесла в трубку:

— Здравствуйте, для абонента… — она назвала номер. — Валентин, это Вера Салтыкова. У меня, кажется, опять вирус. Если можете, приезжайте поскорей. Адрес у вас есть. Заранее спасибо.

Вера говорила громко, он слышал каждое слово.

Вернувшись в комнату, она хотела опять сесть за свой стол, но Федор поймал ее за руку, усадил к себе на колени.

— Не надо, — тихо сказала Вера, — в любой момент могут войти мама и Соня.

— Ну и что? Ты думаешь, они не догадываются о наших отношениях? — Его руки были уже под блузкой.

— Соня — ребенок. Мама — пожилой человек. Они, конечно, догадываются, но демонстрировать это перед ними не стоит.

Вера попыталась встать с его колен, но почувствовала, что он держит ее очень крепко, слишком крепко. И нет в этом никакой нежности, любовной игры.

Ей стало страшно, как никогда в жизни. Еще ничего особенного не произошло, ничего не изменилось. Она сидела в своей родной комнате, на коленях у человека, за которого еще два дня назад собиралась замуж. И вдруг ей показалось, что в любой момент он может не то что сделать ей больно, а просто взять и убить. Вырываться, кричать, звать на помощь бесполезно. Кого звать на помощь? Маму с Соней? Их он тоже может… Запросто…

Вера зажмурилась, словно стараясь отогнать это наваждение. Кто бы он ни был, убивать все-таки не станет. Зачем? Ему надо что-то узнать, но не убить. За убийство расстреливают… Зачем ему?..

— Феденька, не надо меня так держать, — голос ее прозвучал спокойно и ласково, — это неприятно.

— А мне неприятно, когда из меня делают придурка, — медленно проговорил он.

— Стас погиб, — сказала она еле слышно, — никто не делает из тебя придурка.

— Этот бородатый? — спросил Федор равнодушным голосом.

— Да. Этот бородатый. Мы были знакомы пятнадцать лет.

— Вы не просто были знакомы. Он приходил тебя трахать, когда ему вздумается. Он что, под машину попал от огорчения?

— Перестань, — поморщилась Вера, — успокойся. И отпусти меня, пожалуйста.

— А милиционер зачем приходил? Или Соня придумала?

— У нас во дворе застрелили человека. Сумасшедший пугал детей в подъездах, в том числе и Соню. Кто-то его застрелил. Оперативник приносил фотографии для опознания.

Он разжал руки.

Вера отпрыгнула от него так, будто только что стояла на краю бездны. Почему-то вдруг совсем некстати вспыхнули в мозгу пушкинские строки: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…»

«Нет никакого упоения, — подумала она, — очень страшно, до обморока. Хочется скорей убежать подальше от края «бездны мрачной». Но бежать некуда. Наоборот, надо продолжать игру. Господи, какую игру? С ее неумением врать, притворяться, с ее лицом, на котором всегда все написано… Может, выгнать его вон? Прости, дорогой, мы разные люди! Ага, уйдет он, как же…»