Никто не заплачет - Полина Дашкова

Юрий добился, чтобы санкция на освобождение гр. Зелинской Инны Валерьевны из-под стражи была подписана прокурором в тот же день.

А вечером Инна лежала в горячей ванне с душистой пеной. На белоснежном широком бортике стояли рюмка коньяку, блюдце с нарезанным яблоком и пепельница. Из магнитофона, включенного на кухне, звучал низкий, томный голос Патрисии Каас.

Инна курила, отхлебывала коньяк маленькими глоточками и плакала. Она плакала по своему мужу Стасу, которого никогда не любила.

Глава 29

— Я надеюсь, вы не собираетесь везти ребенка на опознание трупа? — грозно спросила Надежда Павловна молодого оперативника из районного отделения.

— А что? — вмешалась Соня. — Мне даже интересно.

— Ничего интересного, — улыбнулся оперативник, — труп он и есть труп. Я тебе фотографию покажу, а ты скажешь, тот ли это мужчина, который был в подъезде.

— Я по фотографии могу не узнать. Возьмите меня на опознание, ну пожалуйста! — не унималась Соня.

— Дети до шестнадцати не допускаются.

— Допускаются! А вы нашли, кто его застрелил?

— Нет пока. Ищем.

— А ему что будет?

— Накажут.

— Это не правильно, — покачала головой Соня, — если бы у меня был пистолет, я бы сама его застрелила. Не за себя, а за ту девочку, с астмой. Он ведь второй раз на нее напал, и теперь она в больнице, в реанимации.

— Он не напал, только напугал, — заметил оперативник.

— Ребенку с астмой этого было достаточно, — тихо сказала Надежда Павловна.

— Интересные вы люди, — вздохнул оперативник, — ладно, давайте фотографии смотреть.

Глядя на снимки мертвого человека, Соня раздумала проситься на опознание. Выглядело это действительно неприятно. Она не могла точно сказать, он или не он. В подъезде было темно, лица она не разглядела. Но ей очень хотелось думать, что застрелили именно того, с расстегнутой ширинкой.

— Да, мне кажется, это он.

— Кажется или точно?

— Гарантировать не могу, — призналась Соня, — но похож.

На самом деле оперативник знал: убитый — тот самый эксгибиционист, который пугал девочек в подъездах. Его личность удалось установить очень быстро. Паспорт лежал в кармане рубашки. Оказалось, этот человек много лет состоял на учете в психдиспансере, и лечащий врач подтвердил, что убитый страдал острыми психозами на сексуальной почве. Однако законных оснований изолировать его не было. Его болезнь не считалась общественно опасной.

Все совпадало. На нижнем белье обнаружили большое пятно спермы. Еще две девочки из соседнего дома опознали убитого, непосредственно на месте происшествия. Предъявление фотографий ребенку было формальностью, неприятной, но необходимой.

Выстрел из пистолета Макарова прозвучал, вероятно, в тот момент, когда мама ребенка с хронической астмой вызывала для дочери «скорую». У семилетней девочки случился тяжелейший приступ, ее чудом удалось спасти, она действительно лежала в реанимации Филатовской больницы, и врачи пока ничего не могли гарантировать ее родителям.

Выстрела никто не слышал. Была гроза, сильный гром. Однако сосед с первого этажа, который открыл дверь на детский крик, сообщил, что видел двух мужчин. Они пронеслись мимо, друг за другом. Первый, высокий, сутулый, — тот самый. А второй… Второй, кажется, был тоже высокий, полный, с бородой, или без бороды. Лысый, совершенно лысый, как коленка. В общем, сосед не разглядел, они промелькнули очень быстро.

Окно соседа с первого этажа было расположено так, что оттуда отлично просматривались люди, бежавшие через двор. Как только дверь подъезда захлопнулась, он бросился к окну и сквозь пелену дождя разглядел длинного маньяка и маленького, худенького парнишку, который гнался за ним по лужам. Он, правда, не ожидал, что парнишка выстрелит, думал, просто побить хочет.

Сосед с первого этажа плохо разбирался в законах, в уголовном праве. Сам он был человеком пожилым, не очень здоровым и при всем желании догнать, побить, а тем более застрелить ублюдка не мог. Он не знал, правильно поступил тот маленький парнишка с пистолетом или нет. Когда он увидел, как Лидочку с пятого этажа выносят на носилках почти бегом и фельдшер «скорой» держит над ней банку капельницы, ему вообще расхотелось думать о законе и уголовном праве. У него были две внучки-близняшки шести лет…

Капитан Мальцев вошел в подъезд старого дома на Самотеке и сразу услышал громкие голоса, смех, веселый мат. Группа подростков сидела на подоконнике между третьим и четвертым этажами. Мальцев поднялся к ним.

— Привет, ребята. Среди вас нет случайно Иры Лукьяновой? — спросил он.

— А вы кто? — Девочка в розовой майке сдула челку со лба и оглядела Гошу вполне женским, оценивающим взглядом.

— Я из милиции. Капитан Мальцев.

— Очень приятно, — девочка спрыгнула с подоконника, и высокие «платформы» босоножек слегка спружинили, — Ира Лукьянова — это я. Вы насчет того убийства?

— Да. Мне надо с вами поговорить. Вы ведь в этом подъезде живете? Давайте пройдем к вам в квартиру.

— Ой, а можно на улице? Если я сейчас дома появлюсь, да еще с милиционером… И вообще у нас дома трудно вести серьезные разговоры.

— Хорошо, — кивнул Гоша, — можно и во дворе, на лавочке.

— Я вообще-то все уже сказала следователю, — сообщила Ира, когда они уселись на единственную свободную от дворовых бабушек скамейку. — Хорошо, что Инну выпустили. Это точно не она убила.

— Почему вы в этом так уверены? Вы с ней знакомы?

— Ну, по-соседски, — пожала плечами Ира, — один раз к нам в почтовый ящик их телефонный счет бросили, я занесла, поболтали немного. Потом однажды Станислав Михайлович ключ оставил в замочной скважине снаружи. Я увидела, позвонила в дверь.

— Он был настолько рассеянным человеком? — удивился Мальцев.

— Я его совсем не знала. Но, наверное, был растяпой, если мог так ключ оставить.

— Ира, расскажите мне, пожалуйста, что вы видели и слышали на лестнице в тот вечер.

— Ну, в общем, я уже рассказывала следователю.

— И все-таки давайте еще раз, подробненько, с самого начала. Вот вы стали спускаться по лестнице. Вы до этого сидели на подоконнике или вышли из квартиры?

— Я сидела на подоконнике, потом забежала домой на секунду, а потом спустилась вниз. Но, если уж с самого начала… Я еще раньше, видела, как Станислав Михайлович выходил из дома в тот вечер.

— Во сколько это было? — быстро спросил Гоша.

— Около семи. Точнее сказать, не могу. Я шла из булочной, мать попросила хлеба купить. А он выходил из подъезда, в костюме, в галстуке, такой весь парадный, одеколоном от него пахло.

— Вы запомнили потому, что обычно он ходил в другом виде?

— Нет. Он часто надевал пиджак, но, знаете, с джинсами, с темной рубашкой или даже с футболкой. А чтобы вот так, при галстуке, это редко.

— Значит, он вышел из дома около семи, — задумчиво произнес Мальцев, — и при полном параде.

— Да, около семи. А вернулся около девяти.

— И вы все это время сидели в подъезде?

— А где лее еще? — фыркнула Ира. — Во дворе бабки пристают, дома родители. Где ж еще можно спокойно пообщаться?

Мальцев вытащил сигареты, закурил.

— Можно мне тоже? — попросила Ира. — Я свои там, у ребят, оставила.

«Рановато тебе курить в шестнадцать-то лет», — хотел сказать Гоша, но раздумал, протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой.

Девочка глубоко затянулась и тут же закинула ногу на ногу, томно прищурившись, выпустила дым из ноздрей, медленно повела плечами. Сигарета делала ее взрослей и раскованней.

«Смешные они, — подумал Мальцев, — смешные и глупые. За то время, пока они торчат по подъездам и подворотням, курят, пьют пиво и кадрят друг друга, каждый из них мог бы по два языка выучить, компьютер освоить, банковское дело или еще что-нибудь полезное. Хорошо, что моему Сереже только шесть и нет у нас пока этой головной боли с подъездами-подворотнями».

— Как вы думаете, тот человек, с которым Зелинский разговаривал у лифта, вошел в подъезд вместе с ним? Мог он ждать, например, в закутке у подвальной двери?

— Нет, там никто не стоял. Я несколько раз бегала туда-сюда. Моя бабушка во дворе сидела, на лавочке. Я ей сначала кофту принесла накинуть. Потом она еще очки попросила. В общем, загоняла меня совсем. Если бы кто-то стоял в подъезде незнакомый, я бы заметила.

— Так, значит, они вошли вместе. И вы услышали обрывок разговора, когда спускались по лестнице.

— Да. Станислав Михайлович сказал: «Что за бред, откуда ты такой взялся…» Я дословно не помню, но что-то в этом роде. А тот… — девочка наморщила лоб под челкой, — подождите, он, кажется, что-то про ясность говорил, мол, люблю ясность, не надо усложнять… И еще Зелинский сказал: «Слушай, может ты псих?» Вот эту фразу я хорошо запомнила.