Миф об идеальном мужчине - Татьяна Устинова

Она улыбнулась под периной.

Теперь ей не нужно выживать. Теперь у нее есть Андрей, который заботится о ней. Который даже заглянул тихонько, чтобы проверить, спит ли она.

Ну, и что ты теперь плачешь? Зачем ты плачешь, ведь все хорошо! И, начиная с сегодняшней ночи, будет хорошо всегда.

Слезы капали прямо на разбитые коленки. Клавдия осторожно промокала их пододеяльником.

Нужно встать и сделать что-нибудь. Ну, хоть походить по комнате. Сидеть дальше под периной и заливаться слезами было выше ее сил.

Шмыгая носом, она осторожно выбралась на холод и прислушалась. Ей велели лежать и спать, а она нарушает приказы. Из-за закрытой двери неслось какое-то бормотание и как будто взвизгивание перематываемой пленки. Что-то он там слушал. Интересно, это тоже часть его работы?

Клавдия начала подмерзать.

Отопительный сезон, подумала она, поспешно натягивая на голое тело свитер, – великая и недоступная пониманию простых граждан вещь.

Она осторожно выглянула в коридор. Свет был только на кухне, значит, Андрей производил свои манипуляции именно там.

Ему нельзя мешать, сказала себе Клавдия, медленно продвигаясь в сторону кухни. Он же меня предупредил. Он велел мне лежать и спать.

Она открыла дверь и заглянула.

Он сидел почти голый, прислонившись затылком к стене. Ноги лежали на соседнем стуле. Руки сложены на животе замком. Может, спит? Очень осторожно она вдвинулась в кухню поглубже.

– Зачем ты встала? – спросил он, не открывая глаз. – Спи. Утром не проснешься.

Разве она может спать!

Он приоткрыл глаза, серые и очень внимательные. Посмотрел на Клавдию и усмехнулся самодовольно. Ей стало неловко. Чтобы скрыть это, она заглянула в его кружку. В кружке было почти пусто, только на дне болтался глоток холодной кофейной бурды.

– Ты не сердись, – попросила она и поставила на плиту чайник. – Просто я совсем не могу спать. Я даже лежать не могу.

Он следил за ней все тем же внимательным серым взглядом, который ее нервировал.

– Хочешь, я тебе кофе сварю? Я варю отличный кофе. Я не буду тебе мешать, я только сварю тихонько кофе и сразу же… – Она чувствовала, что говорит что-то не то и говорит слишком быстро, но он вдруг потянулся здоровенной ручищей, схватил, подтащил, упирающуюся, к себе и, задрав на ней свитер, поцеловал в живот.

Клавдия сдавленно хрюкнула.

– Вари! – решил он. – Вари мне кофе! А в свободное от основной работы время можешь даже связать мне носки. Ты умеешь вязать, Ковалева?

– Д-да, – ответила она с некоторой запинкой. Господи Иисусе, какие еще носки?! О чем он говорит?

– Все, – сказал он, повернул к себе спиной, как маленькую, и слегка хлопнул по попке. – Вари свой кофе. И не отвлекай меня от моей основной работы.

Он опять вытянул ноги и закрыл глаза. Клавдия осторожно на него покосилась. Он ей так нравился, что хотелось сесть на пол возле его стула и рассматривать его всего, от узких, длинных ступней до густых и прямых ресниц. Рассматривать долго-долго, сколько угодно, потому что теперь она имеет на это право.

Он замерзнет, сидя в кухне в одних только старых джинсах, решила Клавдия с новым для нее чувством заботы. Нужно принести ему какую-нибудь одежку. Его свитер валялся почему-то на полу в коридоре. Клавдия подобрала его и, не решаясь набросить, тихонько положила на колени Андрею Ларионову.

– Спасибо, – пробормотал он и натянул свитер. Мелькнула и исчезла безобразная рваная полоса кожи на левом боку. Какой-то застарелый шрам.

Господи, она совсем ничего про него не знает! Не знает про эти шрамы, про сломанный нос, про то, какие сигареты он курит и что именно ест на завтрак. Ей только предстоит это узнать, и это так прекрасно, так славно – узнать, что именно Андрей Ларионов ест на завтрак…

Клавдия поставила перед ним кружку с кофе и, подумав, насыпала две ложки сахара. И помешала.

– Пей, – сказала она тихонько, глядя в усталое, бледное лицо с синими тенями вокруг глаз. Теперь нужно осторожненько убраться вон. Ему нельзя мешать, он думает.

– Подожди! – приказал Андрей, и его рука сцапала Клавдию у самой двери. – Посиди со мной.

– Я тебе буду мешать, – сказала Клавдия не слишком уверенно.

Он отхлебнул из кружки, и лицо его приняло выражение глубочайшего удовольствия.

– Скажи мне, Ковалева, – попросил он задумчиво, – скажи мне вот что… – Он снял ноги со стула и усадил ее напротив себя. – Нет, лучше ты мне ничего не говори, а напиши.

– Что написать? – не поняла Клавдия. – Чистосердечное признание?

– Напиши мне в два столбика, что именно было у тебя в сумке в первый раз и что во второй. Ты хорошо знаешь, что носишь в сумке?

– Хорошо, – сказала Клавдия.

Выходит, он сидел и полночи думал о том, кто и зачем на нее напал?! Или не только об этом?

– Ручка и блокнот на холодильнике. Напишешь?

– Конечно, – сказала она, торопясь выполнить его указания. – Сейчас.

Тикали часы, в ванной вздыхали трубы. Андрей пил кофе, Клавдия старательно писала. Она даже язык высунула от усердия.

Андрей покосился на нее и улыбнулся. Надо же, свитер ему принесла! И кофе сварила. И не просто из банки насыпала, а нашла молотый и сварила. Сто лет он не варил себе кофе, все некогда ему было, а она сварила. Мартышка…

Значит, брат.

Брат, которого не было дома той ночью и который соврал майору Ларионову, сказав, что посмотрел по телевизору какой-то фильм и проспал всю ночь без задних ног.

Непонятно, куда именно ездил отец Мерцалова, потому что у Ирины его точно не было. И слежка, слежка…

Кто следил за Сергеем Мерцаловым в последний месяц его жизни? Кто следит сейчас за Клавдией Ковалевой и с завидным постоянством отнимает у нее сумки? Как могут быть связаны между собой великий врач и мелкая аптекарша, и связаны ли вообще?

Он закинул за голову руки. Он должен вспомнить что-то увиденное в альбомах на даче у Ирины Мерцаловой. Он чувствовал, что это очень важно – вспомнить. Он многое поймет, как только вспомнит, не будь он майор Ларионов, столько лет проработавший в уголовке.

Что же в них было, в этих альбомах? Очень серьезный мальчик занимался своими мальчишескими делами. Он нигде не улыбался, этот мальчик, очевидно, уже тогда понимая, что в его семье происходит что-то совсем неправильное. Сколько ему было лет на этих фотографиях? Лет девять-десять, не больше, и он нигде не улыбался…

– Вот, Андрюша, – произнесла Клавдия так неожиданно, что он вздрогнул. – Я написала.

Она сбила его с мысли. Ему казалось, что еще чуть-чуть, и он поймает за хвост ту самую верткую, как пескарь, деталь, не дававшую ему покоя, а Клавдия его; сбила. Придется начинать все сначала.