Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены) - Наталья Решетовская

- И кто это в такой час ходит по шоссе?.. По грибы, что ли, в лес ходили?.. На женщину легкого поведения будто не похожи...

Очень скоро попросила остановиться. Я узнала место: здесь от шоссе шла аллея на станцию Ильинское. Сначала этой аллеей, а потом и привычной дорогой от станции к "Сеславино"!

Такие, казалось бы, маловажные факты, как разговор с шофером и вообще машина, езда, внесли какой-то элемент жизни, чуть нарушили мою самоуглубленность, сосредоточенность на одном. И новые мысли забродили в голове. Первая была - о Веронике. Ведь она до самой смерти не простит себе, что взяла на себя такую ответственность, что упустила меня, что дала себя перехитрить! Меня не будет, но ей-то с этим жить! Смею ли я обречь ее на такое?.. Значит - не уходить?.. Да ведь я, в сущности, не знаю даже, кто эта женщина. Когда самое важное мужу нужно было мне сказать - спрятался за Веронику... Пусть сам расскажет мне все до конца!

Когда в пятом часу утра я отпирала наш флигель, я уже знала, что не расстанусь с жизнью, пока не поговорю с мужем, не узнаю всего. Вероника и Юра и так, вероятно, места себе не находят. А если так - всю жизнь?.. (Они и в самом деле не спали ночь, бродили по Москве. А утром звонили в морг. Им сказали, что ночью утопилась женщина, на которой была красная кофта. Значит, другая...)

Я приняла только одну таблетку ноксирона, чтобы сколько-то поспать. Когда проснулась, был уже день.

Не помню, поела ли я что-нибудь. Вероятно, выпила кофе, для сил. Не одергивая занавески на окне, одетая, прилегла на убранную кровать, покрыв ее, как обычно, красным клетчатым пледом.

...Вот почему муж требовал от меня все большей и большей покорности! Хотел, чтобы я приняла это... Как-то даже бросил мне: "Напиши красным карандашом свое "Я" и зачеркни его. Тогда ты успокоишься!"

...Зачеркнуть свое "Я" при таких обстоятельствах? Кем же я буду?.. Как он это себе представляет?.. Пусть объяснит!

Я встала, пошла в его кабинет, выбрала лезвие поострее, порезала им палец и, обмакивая спичку в свою кровь, написала на белом листке: "Я - ?" А лезвие положила себе под подушку. Кто его знает, как пойдет разговор, к чему приведет. Если к безнадежности, то... А листок с перечеркнутым большим "Я" (и рядом с ним тире и знак вопроса) приклеила лентой к стене над кроватью.

Но и на этом я не успокоилась. ...Если он зачеркивает меня в настоящем, если он отнимает у меня будущее, то прошлое, наше прошлое, он не властен отнять. Оно - мое. Не было в моей жизни дней счастливее, чем дни конца октября 56-го года, дни нашего вторичного с мужем соединения.

Я роюсь в коробке с фотографиями, разложенными по конвертам. Вот конверт с надписью: "WE"1. А вот и карточка с нашими счастливыми лицами. Это Саня снял нас обоих вместе крупным планом, держа в вытянутой руке фотоаппарат, на объектив которого была надета линза. Я беру одну из этих карточек и липкой лентой прикрепляю ее к стене так, чтобы она хорошо была мне видна с кровати. Может, больше ничего никогда уже не будет. Если все же уйду из жизни, то глядя на нее, с мыслью, что было же такое счастье и, значит, жизнь не зря прожита... Еще какое-то время полулежала на тахте, стараясь больше ни о чем не думать, оставив решение, действие на тогда, когда узнаю все.

После 11 часов утра услышала звук въезжающей машины. Вероятно, это он, мой неверный. Вскоре и в самом деле в замок вставили ключ, повернули. Войдя, Александр Исаевич позвал меня, назвав ласковым именем. Не отозвалась.

- Нет моей... (снова - ласковое имя), - ответил он сам себе.

1 Мы (англ.).

После чего вошел в свою комнату, несколько мгновений оттуда не доносилось ни звука. Он читал мою записку. Из комнаты прошел в кухню, открыл холодильник и, увидев, что там почти ничего нет, сказал вслух:

- Да... Пустовато...

- Зато у тебя предельно наполнено, - слабо отозвалась я.

- Ты... здесь? - он вбежал ко мне растерянный. - Ты была в Москве? прочла письмо?

- А этого ничего не было? - спросила я в свою очередь, указывая на наши счастливые лица на фото.

- Почему не было? Было... Да ты прочла письмо?

- Пробежала. И порвала.

- Порвала письмо, которое я писал тебе целую неделю?.. Впрочем, я предвидел это. У меня есть копия, но ты и ее порвешь?..

- Нет. Но лучше скажи все так, без письма.

- Нет. Сначала прочти.

Я прошу мужа позвонить Туркиным, которые, должно быть, волнуются. Они могут предполагать, что меня нет в живых, потому что я убежала от них с этой мыслью и они это понимали...

Дав мне копию письма, муж пошел в "большой дом".

И вот опять в моих руках те же страницы. Я не могу как следует сосредоточиться, во все вникнуть. Теперь я хочу знать еще только одно: кто она, эта женщина?..

"...Не думай, ради Бога, ни на кого знакомого, только ошибешься... она - не случайный человек в моей жизни... Не придумывай на нее, что она хочет меня от тебя оторвать... Она ОЧЕНЬ хотела от меня ребенка, но она так сознательно и шла - только чтобы его иметь, без дальнейших претензий и прав...

Ну, а если придется ехать? и если это окажется навечно? Хотя в этом случае мне грозит НИКОГДА НЕ УВИДЕТЬ своего ребенка, не дать ему имени, навсегда оставить мать одну... Я НЕ РЕШАЮ ЗА ТЕБЯ... я отдаю решение в твои руки... Жить с сознанием, что я тебя откинул, что я тебя духовно убил - Я НЕ МОГУ

...Нет никакого СРОКА для решения, пока ничего не гонит. Не спеши".

Там было еще много, очень много, но голова не в состоянии была это многое вместить.

Саня вернулся.

- Ну, что ты думаешь?..

- Ребенок - да, но без матери...

- Никакая мать не отдаст своего ребенка.

- Ты же пишешь, что я буду решать?..

- Раз ты хотела покончить с собой...

- ???

- Вот ведь ты хотела начать новую жизнь. Ну, попробуй...

- Зачем же ты не дал мне ее даже начать?.. Сейчас я ничего не могу... Ты ничего не пишешь о его матери...

- Я не буду тебе о ней говорить. Я скажу Сусанне Лазаревне, она перескажет тебе. Ведь для тебя все будет наихудшим вариантом: красивая плохо, некрасивая - тоже плохо...

Не помню, что Саня говорил дальше. Так только он умеет говорить: это и гипноз, и уговоры, и обещания. Когда-то так уже было - весной 64-го года. Я уже испытала это. Невольно поддаешься его словам, всему, что он говорит. Жизнь вдруг расширяется, становится богаче, шире, интереснее. И ждешь, и веришь, что все смогу, что все осилю...

- У нас будет нечто вроде своеобразного карт-бланша. Попробуем!

- Попробуем!..

Вот в таком настроении застал меня Ростропович, который, пришел звать нас на грибы: дети собрали на участке. У меня приподнятое и в то же время жертвенное настроение. Снова слышу от Стива комплименты своей наружности.

Войдя в "большой дом", услышала, что Оля разучивает 12-й этюд Шопена. (Она стала учить его после того, как услышала его в моем исполнении.) В музыкальном салоне были обе девочки. Увидев меня, Оля встала из-за рояля:

- Тетя Наташа, сыграйте нам его!

И я, которая ни разу до того не играла в присутствии Ростроповича и Вишневской, в тот день, когда могла уже и не жить вовсе, не заставила себя упрашивать. Мне нечего уже было терять. И у меня уже не было перед мужем обязательств! (Он считал, что я не имела права притрагиваться к инструменту в присутствии наших хозяев - таких музыкантов!) Все эмоции, меня переполнявшие, нашли выход в том, как я сыграла этюд. Краем глаза видела подошедших к стеклянной двери Стива и Галю, их удивленные, расширенные глаза. Галя, не дослушав, вернулась в кухню, к грибам, а Стив дослушал до конца. С последними аккордами распахнул дверь и заключил меня в объятия:

- Наташа, да ты - настоящий музыкант!..

Едим жареные грибы. Пьем что-то крепкое-крепкое. И кажется, что жизнь станет объемней, богаче, страдания окупятся каким-то новым содержанием, возвышенными чувствами... Впереди угадывается нечто огромное, неизведанное, никем не подсказанное...

Я отговариваю Саню ехать к Сусанне Лазаревне. Я сама одолею себя. Но он не верит мне до конца. Он помнит, как менялись мои настроения весной 64-го года, когда я то будто уже принимала ее, другую женщину, в своих мыслях, то впадала в крайнее отчаяние и полное неприятие того, что он предлагал мне, просил у меня...

Саня поедет к Сусанне Лазаревне. И вообще уедет на следующее утро на два дня в Москву.

6 сентября я осталась в "Сеславине" одна. Позвонила Вероника. Охотно согласилась ко мне приехать. Мне так нужна была в тот день ее сестринская поддержка, ласковость, сочувствие... Я не сомневалась, что любимая сестра моя разделит со мной мое горе, мои тревоги, мою боль... Так хочется поделиться с нею. К тому же вместе и похозяйничаем! Муж собрал и привез много черноплодки, надо протереть! Еду на велике в магазин за сахаром. Хорошо ехать тенистыми аллеями жуковского дачного поселка!

Много с Вероникой гуляли: и по нашему участку, и по соседнему, дикому, тогда никому не принадлежавшему. Веронике попадались грибы. Я же их не видела. Я смотрела внутрь себя... Вдруг Вероня сказала:

- Я жила без отца и знаю, как это тяжело...