Красноармеец - Владимир Геннадьевич Поселягин

шик и блеск, спокойная. Да, работаем много, с шести утра, до семи вечера, перерыв час на обед, но и план всегда выполняем. Правда, начальник лагеря установил порядок, тем кто выдаёт больше готовой продукции, увеличивают пайки. А кормят не густо, хорошо речка под боком, выручает, много рыбы. А с дополнительными пайками жить можно, поэтому таких желающих хватает. Ну мне это не надо, я выполнял точно по плану, был в середнячках, а подкармливался из своих запасов. Ни с кем в бараке или у рабочего места не сошёлся, опера, что пытался вербовать, послал, но мягко, так что особо общительным не был. Да и не надо мне этого. Срок мой выйдет в сорок седьмом, вполне нормально. Так я был в предвкушении тихой и безмятежной жизни в колонии, и до окончания срока. Даже особо и на УДО на рассчитывал, так досижу. Припасов как раз и хватит. А там на волю с чистой совестью, куда-нибудь на юга, где и устроюсь. Ещё пока не решил, дожить надо. А тут такое. Оно мне надо? Оно мне совсем не надо, но под прицелами часовых чёрт с два дёрнешься. Пожить-то хочется, и тут в колонии, а не на передовой.

Когда отбор закончили, всего двенадцать добровольцев и я, тринадцатый, то вербовщик встал перед нами и начал зачитывать список, пофамильно. Когда дошёл до меня, я сказал:

- Я против. Вы отбираете добровольцев, а я ни разу не доброволец.

На это вербовщик не обратил внимания, а я получил тычок прикладом от охранника. Вот так закончив, нас повели к выходу, там в машину усадили, думал пешком поведут, надеялся, что утеку. Однако доехали до вокзала, где нас и высадили, тут эшелон стоял, кроме нас ещё в городе собрали три десятка добровольцев. Тут у Казани не одна зона, точно не знаю сколько, но есть. Нас всех в одну теплушку, места на хватало на нарах, некоторые на полу спали, я под нары залез, не подумайте чего, уберу часть пола и утеку. Однако двери не успели закрыть, начали окликать мою фамилию. Откликаться я и не думал, лежу себе, жду отправления. А этот не унимается. Приказал выгнать всех наружу. Я маленький кусок доски в стене убрал, как будто сучок вытащил, и глянул, и тут оцепление, а световой день, фиг сбежишь. Поэтому вагон я покидал последним, с хмурым видом пристроившись в конце строя. Капитана, что меня окликал, всматриваясь в лица, я игнорировал. Тот явно меня в лицо не знал. А паиньку строить уже не надо, бежать собираюсь, теперь-то уж что. Эх, надо было того урода, что меня вытолкнул, заточкой, как швейной машинкой быстро нанеся удары, и не выживет и меня оставят. Правда, срок прибавят, но не страшно. Не догадался. Впрочем, тот всё равно помрёт. Видимо капитану указали на меня и тот подошёл, спросив:

- Заключённый, почему не откликаетесь?

- Глухота у меня. Избирательная.

- Выйти из строя.

Сделав два шага вперёд, я встал, и тут же полетел от удара в голову. Вообще тот в челюсть метил, но я чуть пригнулся и поставил более крепкий череп. Взвыв, капитан схватился за руку. Отбил. У меня у самого звон стоял в ушах, как бы контузию не получить, и так от прошлой неделю отходил. Сам я, держась за голову осторожно сел. В общем, по приказу начальника эшелона, а этот капитан им и был, меня в карцер отправили. Откуда тут карцер? Обычные теплушки, даже охрана в таких же ехала. Нашёлся. Я думал вагон прицепят специально для меня, где есть карцер. Нет, поступили просто, сунули в ящик, тот у паровоза был, под тендером с кучей угля. Запирался на замок. С некоторым трудом, но я там поместился. А вскоре и дали приказ на отбытие. Так что эшелон пошёл прочь от Казани. Как стемнело, я убрал тот кусок стенки ящика, где ноги были, и стал осторожно выбираться, под ногами шпалы мелькали, свалюсь, в фарш под вагонами превращусь. Однако я утёк, и покатился под откос, даже вполне благополучно, ничего не поломав. Эшелон уходил вдаль, мелькнув огоньком фонаря на последнем вагоне, там часовой маячил, а я встал, отряхиваясь, отдав им последний привет, ударив по сгибу локтя, показывая всё что думаю, и развернувшись, побежал прочь. Надо от одежды заключённого избавится. Обычная городская одежда есть, сейчас искупаюсь, и можно переодеваться в чистое. Вообще вода уже холодная, не для купания, меня из колонии забрали одиннадцатого сентября, пятница. Через несколько часов суббота наступит. Что дальше делать, я уже решил. В отшельники подамся, уйду в леса, найду сторожку заброшенную и буду жить, охотится, грибы собирать. До конца войны так проживу, и дальше выйду к людям. На фронт уж не пошлют, закончилось всё, а от остального отобьюсь.

Я не считаю себя трусом или предателем. Я воевал, честно воевал, и хорошо, пока по рукам не надавали, и на зону не упекли. Продолжать снова, как будто ничего не было, не буду. Да я знаю, есть такие люди, прощают, но я не такой, я не буду прощать. Не умею.

Обидно, но поймали меня этой же ночью. Под утро, пинком. Оказалось, искали пропавшего в лесу ребёнка, прочёсывание шло, а наткнулись на меня. Скрутили, так что не пошевелится, ещё и попинали, выпытывая, не я ли ребёнка скрал. Пока милиционер не подошёл, что участвовал в поисках. Я не переоделся, видно, что беглый.

- Кто такой?

- А по мне не видно?

Уже светало, и поисковики гасили факелы некоторые расходились, звали ребёнка. Девочка, судя по имени.

- Не ершись. Я по-хорошему спрашиваю.

- Бежал с эшелона, добровольцев везли с разных зон на фронт. В штрафбаты.

- Там же обучать должны?

- Это тех, кто не воевал и не служил. А я с начала войны и до июня этого года в войсках, пока под трибунал не попал.

- Так чего бежал, если доброволец?

- Я не доброволец, меня вытолкнули из строя. Того кто это сделал я убил, есть специальный удар в горло, умирает через час, максимум два, задыхаясь и кашляя, но меня всё равно записали. И в карцер сунули. А я утёк.

- Давно?

- Через час как стемнело где-то.

- Ясно. Кем в армии то был?

- Последняя должность?

- Да.

- Заместитель начальника штаба бригады по разведке. ПНШ-два, Пятой гвардейской танковой бригады. Капитан. Дважды Герой Советского Союза.

Глаза троих парней, им