Три повести - Владимир Лидин

— Канчу по реке вверх поднялся. Потом в тайгу пошел. В тайге изюбря увидел. Изюбря увидев, выстрелил.

Все понятия знакомы, и так скорее запомнишь, как изображать их этими новыми крючочками в тетрадях. Пароход идет по Амуру. Аниська теряет на минуту нить, смотрит через окно на пароход, потом продолжает:

— Изюбря убитого острым ножом освежевал. Потом мясо и шкуру отнес к оморочке.

Теперь кончен урок русского языка, следующий — после перемены — арифметика.

И зима наступила. Ночью пошел снег. Сразу вдруг забелело за окном. Аниська накинула платок и вышла во двор. Густо и торопливо валил снег. Она стояла в темноте ночи и слушала. Ни одного звука не было слышно в стойбище, не лаяла ни одна собака. Огромный скованный Амур смутно белел внизу. И как в далекую весеннюю ночь пролетали полчища гусей, сыпля вниз легкий подкрыльный пух, так полчищами неслась зима, и белые нежнейшие хлопья покрывали плечи Аниськи. Одна, в тишине ночи, встречала она зиму. Груда ученических тетрадок с диктантом о Канчу, убившем в тайге изюбря, осталась лежать на столе в ее комнате. Она выбрала для себя это дальнее стойбище. Не одинока ли она здесь, не переоценила ли она свои силы? Нет, и богата она здесь и довольна. Годы разлуки пройдут, и она сможет рассказать Алеше, чем жила все это время, как поднимается и растет на ее глазах маленький народ, как растут его новые дети, которые принесут ему культуру и грамотность, как горит огнями на десятки верст Комсомольск, к которому скоро протянется линия железной дороги…

Вот он лежит перед ней, засыпаемый снегом, одеваемый зимой Дальний Восток. Она стоит одна на пороге старой школы. Через год новая школа уже поднимется на холме, видная с любого парохода, который идет по реке. Охотники уходят в горы бить зверя. Где-то, в сторожкой тишине ночи, на подступах и на рубежах страны, стоят дозоры. Они всматриваются в снежную и непроглядную ночь, поднимают нижние ветви деревьев, под которыми может укрыться человек, объезжают верхом границу. Можно ли с ними, с ученическими тетрадками, которые ждут ее поправок, со всей этой новой и разбуженной жизнью чувствовать себя одинокой? Летит зима, и такое же невнятное счастье и предчувствие в сердце, как в далекие ночи весны. И легкий холодный пух, который касается лица и тает на щеках и губах, и тишина спящего стойбища, и охотничьи нарты, готовые уже для похода в горы, и большая река Амур, простертая до океана…

Теперь можно вернуться в дом и, освеженной этим приходом зимы, сесть за ученические тетради, в которых со столькими ошибками описано, как охотник Канчу убил в тайге зверя.

XVII

Медведь спускался к реке. Если хорошо вглядеться в следы, можно увидеть, как обламывал он на ходу вершины плодовых дичков и драл пихту. Ее ободранная кора висит до сих пор затвердевшими клочьями. Шерсть с лап медведя вклеилась в смолу, и это тоже хорошо видно охотнику. Снег еще рыхл и пушист, и трудно отличить, какой зверь дырявил его своими следами. У каждого зверя по-особому устроена лапа. Вот может Показать он, Заксор, молодым охотникам, как бежал по снегу глухарь или рябчик. Тонкая витая ниточка следа словно проведена веточкой елки. Иногда и тяжести птицы не выдерживал снег, и видны ямки от ее лапок.

Охотники уже перевалили через главный хребет, и далеко в долине остался Амур. С последней сопки увидели они его в сверкающем под солнцем льду. Уже разошлись бригады, каждая в своем направлении, и по вечерам дым поднимается над унтэха, в который возвращаются к ночи охотники. Но сейчас утро, свежий снег выпал за ночь, лыжи легко скользят по нему. И Заксор спускается с сопки в распадок. Все блестит под солнцем, и голубой порошок инея сыплется с сучьев. Белка деловито бежала по снегу, вот остатки объеденной ею шишки, следы лапок и четыре горошинки помета. Он наклоняется и осматривает следы зверька. Шел сначала тот прямо, потом забрался в пустую колоду, поискал пищи в дупле. Все блестит, зима началась солнцем. Это хорошая примета для охотника. И он продолжает свой путь.

Ручей завален снегом в распадке. Он бежит с гор, и быстрое его течение буравит снег и оставляет проталины. Много белки нужно набить в эту зиму, не одну шкурку кабарги принести в унтэха, и если попадется сохатый, хорошие торбаза сделает он, Заксор, из его шкуры для Алеши. В таких торбазах не страшно выходить в самые большие морозы в тайгу, ноге в них тепло и удобно, как в мягком чулке.

Вдруг он замедляет свой шаг и останавливается. Кучка темного помета лежит в стороне под деревом. Он откидывает с плеч боковины гармаса[33] и прислушивается. Все тихо. Помет еще теплый, и неровный след говорит о том, что кабарга только что прошла здесь. Это круглый след самца, у самки он длиннее и уже. Самец дает, кроме шкурки, еще мешочек дорогого мускуса. Кроме того, из его клыков можно сделать отличные шилья. Теперь охотник сворачивает по следу зверя. Он медленно движется и раздвигает кусты. Главное, чтобы кабарга не увидела человека. Глаз у нее острее чутья, и можно идти к ней из-под самого ветра, только бы она не заметила приближения. След идет вдоль обрыва и вдруг кончается. Отсюда, с высоты, испуганный человеком, зверь прыгнул вниз, перемахнул через ручей и ушел. Без собаки его теперь не нагнать, а собаки с собой охотник не взял, — шел он на разведку налегке.

Заксор постоял над обрывом. День начался с неудачи. Теперь следует закурить трубочку. Табак всегда возвращает спокойствие охотнику. Если зверь ушел, нужно искать другой след и вернуться по следу с собакой. Заксор выкурил в несколько затяжек свою трубочку. Потом он сдвинул шапку и вытер пот на лбу. Путь дальше лежал через сопку. Глаза начинали болеть от блестевшего снега. И он пошел дальше. Если много удастся набить зверя в этом году, может Охотсоюз прислать грамоту колхозу, как прислал Рыбаксоюз за сданную рыбу, и тогда вторая грамота будет висеть в правлении колхоза над столом Актанки. Тогда на первое место по Амуру может выйти колхоз, — вот какие возможны дела.

Он стал подниматься на сопку. Внизу, где протекал ручей, лежали мелкие деревья. Следы крепкого зуба видны на стволах поваленных деревьев, есть деревца, с которых содрана недавно кора, и желтоватую маслянистую их сердцевину едва затянуло серым налетом: сохатый проходил здесь не позднее осени. Может быть, это был большой сильный самец или корова приходила на водопой с теленком. Нет, свежих следов не было на снегу, лоси давно ушли. Солнце поднялось выше, каменистая круча, не занесенная снегом, торчала своими ребринами. Дубовый лес рос на горе. Много желудей падало с его деревьев и перегнивало зимой под снегом. Еще остались кое-где на сучьях сухие, схваченные морозом листья, звеневшие на ветру, как жестяные.

Охотник углубился в лес, стало темнее. Он шел теперь по тропе, торопясь к кедрам. Вдруг в стороне, в дубовой поросли, он увидел груду мха и молодых веток. Снегу на этой груде было мало, и видно было, что ее недавно ворошили. Он остановился за деревом и стал всматриваться. Рука его тем временем привычно стянула с плеча ружье. Это было громадное кабанье гнездо, в котором могли сейчас спать кабаны. Он осторожно приблизился. Никто не выскочил из гнезда навстречу, гнездо было пусто. Но свежий кабаний помет и следы указывали, что свиньи близко. Летом, до осени, расходились кабаны порознь, зимой жили стадами. Ни один зверь не слышит так хорошо человека, как кабан — нектэ. Нектэ — самый страшный зверь, в его клыках есть огонь. Щетина его тоже горит, когда он сердится.

Снегу в лесу было немного, и Заксор снял лыжи. Так можно было незаметнее двигаться. Кабан крепкий на пулю зверь. Надо бить его под ухо или прямо в сердце. Если попадешь в другое место, пуля застрянет в его сале, и тогда он станет как бешеный. Заксор стал наблюдать теперь след. Самец шагает шире, чем самка, и круглые его копыта ясно видны на снегу. Несколько секачей было в стаде. Другие охотники далеко, надо самому взять хотя бы одного секача. Вот вся земля изрыта свиньями. Крепкими своими носами подкапывали они деревья и сваливали гнилые пеньки. Зимой надо жить всем вместе, Вместе делать гнезда — натаскивать мох, молодые ветки и дерн, вместе искать пищу под снегом. Под дерном водятся жирные черви, корни папоротника и дикого хрена.

И охотник увидел свиней. Ветер дул ему навстречу, и они не чувствовали человека. Старый матерый секач двигался впереди всех. Земля еще не промерзла, и он поднимал ее носом, как плугом. Его длинные кривые клыки торчали по обе стороны носа. Четыре или пять секачей поменьше искали вместе с ним желуди. Отдельно паслось несколько чушек с поросятами. Секачи терлись по пути о деревья и хрюкали. За лето шерсть на них сбилась, бока их были черны и тверды от смолы. Только под горлом и брюхом переходила она в желтоватый цвет. По временам они поднимали вздернутое рыло и нюхали воздух. Ветерок дул в сторону охотника, и они не чувствовали его приближения. Поросята, уже подросшие с весны, бежали за матерью. Когда она останавливалась подрыть деревце, поискать под его корнями червей, некоторые просовывали еще по привычке голову под материнское брюхо. У секачей уже отрастали клыки. Заксор облюбовал себе малого секача. Было ему, наверное, четыре года, не больше. Клыки его уже торчали, как два кривых ножа. Матерый секач тяжел и невкусен, а у молодого секача мясо нежно, и из ровных, несточенных его клыков тоже можно выточить поделку.