Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

Изрядная доля товара возвращается обратно в Россию, и даже в Иркутске, желая иметь хорошую шубу, покупают «липецкие», т. е. лейпцигские, шкурки.

За все время пребывания в Сибири мне лично удалось приобрести лишь шестнадцать совершенно одинаковых соболиных шкурок, хоть я и держал в руках многие сотни таковых.

В конце декабря я опять был в Хабаровске, и после долгих странствий оседлая жизнь поначалу доставляла мне удовольствие. При всей своей немногочисленности здешнее общество в большинстве состояло из людей много переживших и повидавших. Чуть ли не все они очутились на этих берегах, потерпев крушение в бурном плавании по штормовому морю жизни. Понятно поэтому, что барон Корф поддерживал светские контакты лишь с очень немногими. К ближайшему его кругу относились, собственно, только четыре его адъютанта да трое нас, чиновников для особых поручений. У нас был и четвертый коллега, но из-за своей жены, которая не умела держать себя, он к этому кругу не принадлежал.

Работа наша состояла в попеременном дежурстве при особе генерал-губернатора, в бесконечном шифровании и дешифровке телеграмм, ведении конфиденциальной корреспонденции нашего начальника, если он не желал доверить оную своей канцелярии, а также в отчетах об итогах доверенных нам миссий.

Дежурил я дважды в неделю. Об этих днях у меня сохранились самые приятные воспоминания. По завершении дневных трудов я подробно рассказывал барону Корфу о своих впечатлениях от каторжного района и от туземных народов. Мой старый начальник интересовался не только практической стороной этих вопросов, но и научной и этической. Он потребовал от меня точных сведений о ламаизме и буддизме; многое здесь оказалось ему внове, и часто он конспектировал мой рассказ, как студент. В частности, его увлекали психологические наблюдения; так, он просил меня дать характеристику не только туземным народам и арестантам, но и многим своим чиновникам, с которыми мне довелось встречаться. В таких случаях меня поражали его восприимчивость и глубокое знание людей, позволявшие благожелательно и нелицеприятно оценивать обстоятельства и людей. При этом он оставался строгим и справедливым начальником, не малодушествовал и при необходимости мог действовать весьма жестко. Долгие процедуры претили ему, и, если было возможно, он предпочитал быстроту. В качестве иллюстрации этой манеры барона Корфа, расскажу здесь, как он поступил с офицером довольно высокого ранга и хорошей фамилии, чтобы пощадить его семью.

Некий г-н фон Ф. командовал в Хабаровске батареей. Был он женат и имел детей. Брак этого капитана казался вполне счастливым, но все изменилось с появлением другой женщины. Г-жа фон Ф. застрелилась — якобы по неосторожности — из револьвера мужа. Проведенное дознание, однако, не оставило сомнений в том, что здесь имело место убийство супруга. Тем не менее, барон Корф приказал держать убийцу не в тюрьме, а на гауптвахте. Когда дознание было завершено, он через одного из офицеров послал капитану материалы дела, а также крюк и веревку и велел в ближайшие 12 часов арестованного не беспокоить. Наутро Ф. нашли в камере — он повесился. Преступник ушел из жизни до вынесения приговора. Тело вскрытию не подвергали, а в приказе по части объявили, что капитан Ф. скончался от разрыва сердца. Таким образом, репутация ни в чем не повинной семьи не пострадала.

По поводу дела Потулова барон Корф однажды сказал мне: «Жаль, что на эту историю потрачено так много времени и бумаги. Я бы предпочел процедуру покороче. Если б речь не шла о таких суммах казенных денег, я бы сам с ним разделался».

В далеком от большого мира, месяцами совершенно изолированном и предоставленном самому себе Хабаровске жизнь складывалась на свой особый лад.

Часть общества стремилась наполнить эту жизнь духовностью, расшевелить умы. Зимой в офицерском клубе еженедельно устраивали так называемые семейные вечера, где обыкновенно бывал и барон Корф с семьей и свитой. Превосходная любительская труппа разыгрывала там лучшие русские пьесы; регулярно устраивались концерты — превосходная здешняя пианистка радовала нас своими выступлениями, а один из чиновников, венгр по происхождению, замечательно играл на скрипке. Имелось в обществе и много хороших певцов, можно было послушать казачьи и солдатские хоры.

Как административный центр всей Амурской области Хабаровск собрал в своих пределах лучших представителей всевозможных профессий. Среди них было много необычайно сведущих и образованных людей, которые накопили недюжинные познания, много повидали и порой читали весьма интересные доклады. В частности, один старый офицер, поляк по происхождению, рассказывал нам о своей бурной жизни. Находясь на французской службе, он сопровождал в Мексику несчастного императора Максимилиана.[9] Когда Наполеон оставил Максимилиана на произвол судьбы, он был в числе немногих сохранивших верность императору. Офицеры, в общей сложности двадцать человек, были построены подле императора для расстрела. Когда же грянул залп, упал один только Максимилиан; офицеров предполагалось лишь напугать, вслед за тем их спешно выслали из страны. Последним желанием императора было услышать испанскую песню «Голубка», под звуки ее он и был расстрелян. Полковник по сей день не мог слышать эту мелодию без слез.

Несмотря на все усилия поддерживать в обществе хороший тон и благоприличное поведение, дикость нет-нет, да и прорывалась наружу, прежде всего в форме азартных игр и попоек. Лишь присутствие барона Корфа и его семьи держало общество в рамках; ровно в полночь барон Корф покидал клуб, а вместе с ним — те, кто опасался неприятностей. И тогда обстановка разительно менялась — злые духи получали свободу.

Азартные игры в офицерском клубе были строго запрещены, играли только в частных домах. Мы — маленькая группа молодежи из ближайшего окружения барона Корфа — создали для себя особый кодекс, согласно которому ни один из нас не имел права играть в азартные игры, а все дамы из окружения барона Корфа были объявлены табу. Правда, кое-кто из дам воспринял это с большою обидой.

Среди чиновников встречались весьма своеобразные типы старых служак, которые сидели на Амуре еще с муравьевских времен. Им платили большие оклады, каждые пять лет возраставшие на 25%, кроме того, по истечении этого срока чиновник повторно получал подъемные и экипировочные деньги в том же размере, что и в начале службы. Денег поэтому хватало всегда. Но, едва получив, старики регулярно их проигрывали и оттого снова поневоле еще на пять лет оставались на Амуре. Среди купцов тоже встречались игроки, ставившие на кон не только свои товары и все достояние, но даже жен, семьи и самих себя.