Бомарше - Рене Кастр

Оценив риск, Людовик XVI и Верженн еще больше утвердились в своем стремлении вернуть эти опасные архивы, предложив за них разумную цену.

Д’Эон, несмотря на некоторую эксцентричность, обладал острым умом и пришел к аналогичному выводу: настало самое время разобраться с его архивами, так как, в случае войны, они будут представлять меньший интерес для французской короны и упадут в цене. Д’Эон не был ни предателем, ни жуликом и никогда не рассматривал возможность продажи своих бумаг англичанам, что было бы для него наиболее выгодно. Он рассматривал эти архивы как гарантию получения от Франции того, что она задолжала ему за услуги, которые, как он считал, были недостаточно высоко оценены, а также как гарантию того, что он сможет спокойно вернуться во Францию и будет огражден от мести семейства Герши.

Впервые Бомарше и д’Эон встретились в мае 1775 года. Шевалье не очень-то уважительно отзывался об авторе «Севильского цирюльника»:

«Я увидел его, это умное животное, которое мог бы даже без преувеличения назвать именем того зверя, что, устремив глаза в небо, а рыло в землю, ищет трюфели у меня на родине. После нескольких визитов и бесед он смог составить себе представление о моей политической позиции и моем физическом облике. Он сделал мне очень интересные предложения от имени Версаля; я на них согласился. Словно тонущий, коего покойный король и его тайный министр из высших политических соображений, можно сказать, бросили в бурный поток отравленной реки, я на какой-то миг ухватился за лодку Карона, будто за брусок раскаленного железа. Но поскольку я позаботился о мерах предосторожности и надел рукавицы, то не обжег себе пальцы».

В другом мемуаре д’Эон писал менее напыщенно:

«Непонятно, как выбор столь просвещенного и столь прозорливого министра (Верженна) мог пасть на г-на де Бомарше — личность, замешанную в бесконечном множестве историй, наполовину комических, наполовину трагических; природных способностей этого человека явно не хватало, чтобы обеспечить успех подобному предприятию. Там, где требовалась прямота, он использовал хитрость; он должен был предстать посланником великого и щедрого короля перед его нижайшим подданным, а предстал мелким и скаредным торгашом перед себе подобным».

Конечно, каждый из этих двух удивительных персонажей пытался обвести вокруг пальца другого и частично преуспел в этом. В этом деле, как и во всех остальных, за которые брался Бомарше, комизм сочетался с трагизмом.

Довольный тем, что у него появился собеседник, уполномоченный французским правительством вести с ним переговоры, д’Эон решил разыграть перед ним ту же сцену, что уже разыграл перед Гюденом де ла Бренельри. Залившись слезами, шевалье признался Бомарше, что он женщина, а поскольку подобные слухи упорно циркулировали в Лондоне, Пьер Огюстен вполне мог попасть на эту удочку, введенный в заблуждение внешностью шевалье. Его не смутило даже то, что д’Эон пил, курил и ругался как пруссак.

Так, без малейших сомнений, Бомарше писал Людовику XVI:

«Когда думаешь, что это преследуемое создание принадлежит к тому полу, которому все прощают, сердце сжимается от нежного сострадания… Осмелюсь заверить Вас, сир, что, обращаясь с этой странной особой обходительно и мягко, без труда можно будет вновь привести ее к повиновению, несмотря на ту озлобленность, что накопилась у нее за двенадцать лет мытарств».

Перед тем как отправиться в Париж для обсуждения условий сделки, Бомарше попросил д’Эона уточнить, какие именно документы остались в его распоряжении.

Шевалье препроводил его в дом одного английского адмирала — лорда Феррерса, которому он отдал свои бумаги в качестве залога за выданную ему ссуду в размере пяти тысяч ливров. Документы хранились в сундуке, обитом железом.

Не имея пока ни согласия правительства, ни денег, Бомарше отказался выкупить этот сундук, тем более что д’Эон не представил ему точного перечня лежавших там документов. Бомарше отбыл в Версаль с отчетом и получил наконец официальную санкцию на инвентаризацию содержимого сундука, хранившегося у лорда Феррерса. Но д’Эон неожиданно отказался открыть сундук и признался Бомарше, что он обманул своего кредитора, передав ему в качестве залога документы, не представляющие никакой ценности.

Наконец шевалье решил, что пора поставить точку в этом деле и пригласил Пьера Огюстена к себе домой. При этом он кокетничал с ним и жеманился, как настоящая женщина.

«Она привела меня к себе, — писал он Верженну, — и достала из тайника под полом пять опечатанных папок, на каждой из которых стояла надпись: „Секретные документы для передачи лично его величеству“; в этих папках, по ее заверениям, находилась вся секретная переписка и абсолютно все документы, коими она располагала. Я сразу же взялся составлять их перечень и нумеровать их, дабы никто не мог ни один из них изъять; но чтобы наверняка убедиться в том, что там были все документы, я посадил ее составлять опись, а сам быстро все их просмотрел».

Бомарше мог считать, что его миссия подходит к благополучному завершению. Действительно ли он попался на удочку д’Эона и поверил, что тот женщина, или просто подыграл ему, поскольку видел в этом единственный выход из сложившейся ситуации, — неизвестно, так как он не оставил никаких объяснений на сей счет. Мнения исследователей по этому поводу разделились: одни историки смеялись над наивностью Бомарше, другие считали, что он ловко разыграл комедию.

Вернувшись во Францию, Бомарше получил от Верженна бумагу, подписанную Людовиком XVI. В ней говорилось, что «ему предоставляется полная свобода действий в урегулировании денежной стороны вопроса и оформлении всех документов, кои он сочтет необходимыми для того, чтобы его поручение было наконец доведено до завершения с соблюдением всех условий, кои продиктует ему его осторожность; король полагается в этом деле на его ум и усердие».

Решение, рожденное, по всей видимости, фантазией Бомарше, заключалось в следующем: в связи с тем, что д’Эон был женщиной, ему предписывалось носить женскую одежду и официально объявить о своей принадлежности к женскому полу для того, чтобы получить разрешение на возвращение во Францию. Лишь таким образом можно было положить конец проблемам с сыном г-на де Герши, так как тот не решился бы вызвать на дуэль особу женского пола. Все говорит о том, что столь необычное решение было принято Людовиком XVI и Верженном именно потому, что Бомарше убедил их, что шевалье — женщина; при этом граф де Брогли, с которым они проконсультировались, также не отвергал эту возможность.