Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

Вместе с тем анализ писем показал, что 60,9 % городских корреспондентов были откровенно недовольны уровнем жизни. Больше всего горожан заботили низкая зарплата и угроза потери работы, отсутствие уверенности в завтрашнем дне. В июле 1924 года один из них пишет брату жены о жизни их семьи в Керчи: «Дети бедные не видят ничего <…> дороговизна растет, твою сестру не потянешь сниматься [из Ленинграда просили прислать семейную фотографию]. Говорит, я голодная и дети голодные» [853].

В июне 1925 года учительница пишет из Ленинграда о своих учениках: «У меня в одной школе, где дети главным образом рабочих, до 20 % цинготных, а все из‑за питания. На картофеле и черном хлебе далеко не уйдешь. В этой же школе 88 % малокровных и 9 % туберкулезных» [854]. Рабочий Владимир Федоренко из Харькова (судя по письму, член РКП(б) или РКСМ) в январе 1925 года жалуется другу, служащему в Ленинграде: «В мастерской <…> работа сдельная, расценки малые, работаешь, как стерва, а получаешь 40–30 р. в месяц <…> ругаемся с мастерами, коллективно торгуемся за ¼ копейки» [855].

Даже в середине 1920‑х годов горожане регулярно испытывали перебои со снабжением сельскохозяйственными продуктами. Каждый такой случай вызывал воспоминания о Гражданской войне, о голоде 1921 года и заставлял делать запасы самого необходимого. Письмо из Тамбова от апреля 1925 года: «Жизнь у нас <…> становится невозможной. Опять напоминает 21 год, опять стоят очереди по 300 чел. за хлебом. <…> На хлебные продукты цены растут каждый день» [856]. В октябре 1925 года в одном из писем так описывалась жизнь в Шуе Иваново-Вознесенской губернии: «У нас вот уже 1½ месяца в лавках не дают белой муки, <…> нет керосина, масла подсолнечного; в Иванове, говорят, с черной мукой плохо. <…> У кого есть деньги, бросились опять запасать» [857].

То, что подобные «перебои» не были случайным эпизодом, подтверждают два письма из Саратова, написанные с разницей почти в полтора года. В первом из них, от августа 1924 года, сообщалось: «Благодаря неурожаю в Саратовской губернии по городу с июня месяца за мукой и хлебом тысячные очереди» [858]. В декабре 1925 года уже другой адресат писал: «В Саратове на рынке сейчас чувствуется недостаток мануфактуры, за которой стоят очереди. <…> Недостаток сахару-рафинаду, не хватает спичек и макарон» [859].

Оперативная сводка Брянского губкома РКП(б) в июле 1925 года отмечала: «Очень остро вопрос стоит со снабжением хлебом в Брянске и Карачаеве» [860]. В Ленинграде осенью 1925 года партийные вожди готовились к схватке на предстоящем XIV съезде ВКП(б), а большинство населения города, в том числе огромное число рядовых членов партии, гораздо больше волновалось из‑за начавшихся сложностей с наличием в продаже хлеба. 24 ноября бюро губкома постановило: «В связи с ухудшившимся поступлением хлеба <…> поручить т. [Ф. П.] Грядинскому [зав. Ленинградским облторгом] принять все <…> меры по линии Комвнуторга. Обязать т. Грядинского сделать по этому вопросу доклад на очередном заседании бюро губкома» [861].

Эта проблема сохранялась и позже. 12 декабря секретариат губкома — Г. Е. Евдокимов, Н. М. Шверник, А. С. Куклин — принял предложение А. Е. Бадаева (зам. председателя Ленинградского губисполкома) обратиться по вопросу о хлебе в Политбюро ЦК [862]. Уже временное бюро губкома 22 декабря выслушало информационное сообщение Г. В. Циперовича (председатель областной плановой комиссии) о положении с хлебом в Ленинграде [863].

Проанализировав эту информацию из разных городов страны, можно сделать вывод, что даже в самые благополучные годы НЭПа дефицит товаров оставался постоянным спутником жизни горожан. Это нашло свое отражение в массовом сознании в виде анекдотов.

Вот один из них, циркулировавший в 1925 году: «Две женщины вышли на улицу. Одна из них была совершенно голая, другая в трусиках. Их арестовали и приговорили: первую к высшей мере наказания за контрреволюцию, вторую к высшей мере наказания за экономическую контрреволюцию. Первой предъявили „возбуждение масс“, второй — „сокрытие предметов широкого потребления“» [864].

В последующие годы экономическое положение регулярно становилось причиной недовольства определенных категорий рабочих. Весной 1927 года Ленинградский горком ВКП(б) констатировал обострение обстановки на таких крупных предприятиях, как заводы «Красный путиловец», Балтийский, Трубочный; Северная судостроительная верфь, на текстильных фабриках в связи с низкой зарплатой, недовольством расценками и т. п. [865] К этому можно добавить повышение цен, квартплаты, тарифов на электроэнергию. В ходе отчетно-предвыборной кампании Ленинградского совета в 1927 году на собраниях докладчикам подавали следующие записки: «На десятом году революции еще очереди за продуктами» (завод имени Кулакова), «…у нас и на 10‑й годовщине Октябрьской революции не понижается рост нищенства и огромные миллионы почти что не имеют средств к существованию. <…> Рабочим не хватает необходимых продуктов, как-то: пшеничной муки, нет почти некоторой крупы, то нет сахару, то нет песку» (завод имени Ленина) [866].

Недовольство рабочих своим экономическим положением выражалось в «волынках», экономических забастовках. Несмотря на все усилия режима по их недопущению, включая политические, идеологические, экономические, административные рычаги, они происходили на протяжении всех 1920‑х годов. На Урале 1926 год был отмечен всплеском протестных настроений и забастовок среди уральских рабочих: «За 7 месяцев тек[ущего] г[ода] мы имеем забастовок и конфликтов, непосредственно повлекших за собою прекращение работ — 53, т. е. почти в три раза больше, нежели за целый 1925 г.».

Причины забастовок и конфликтов были те же, что и в предыдущие годы: «преимущественно вопросы зарплаты (низкий заработок, снижение расценок, увеличение норм, задержка зарплаты и т. д.)». В информационных материалах ОГПУ Урала за этот год отмечается: «Во время конфликтов более резко проявляется и недовольство чисто политического характера» [867]. Только за две недели в мае 1927 года произошло 17 забастовок с участием более 900 человек. Так, на московском заводе имени Владимира Ильича в течение четырех часов не работало 115 человек из‑за снижения расценок. В забастовке участвовали «отдельные профработники и члены [партийной] ячейки». Всего за первое полугодие 1926‑го произошло 516 забастовок с 68 114 участниками; за первое полугодие 1927 года — 607 забастовок с 52 788 участниками [868].

Неудовлетворенность своим экономическим положением на протяжении большей части этого периода испытывало и крестьянство. Отмечая, что «настроение крестьянства значительно улучшилось» после замены продразверстки продналогом и что «наблюдается сильное желание увеличить посевную площадь», секретные сводки партийных комитетов и ОГПУ в начале 1920‑х годов одновременно указывали на недовольство деревни тяжестью продналога [869]. Госинформационный доклад о положении Петроградской губернии в начале 1922 года сообщал, что в Гдовском уезде «крестьянство недовольно ропщет и туго выполняет продналог, также замечается недовольство на заготовку топлива <…> на невыплату денег за гуж и трудповинность (в 1919–1922 годах гужевая или подводная повинность для перевозки топливных, военных, продовольственных и иных грузов. В начале 1923 года заменена налогом. — В. И.), а также на малый размер выплат за разного рода повинности» [870]. Неурожаи влекли за собой хроническое недоедание в отдельных районах и губерниях в 1920‑х годах.