Собрание сочинений в двух томах. Том I - Довид Миронович Кнут

в «насущную любовь», здесь наблюдается известное влияние поэтики М. Талова (см. о нем в статье Кнута «Первые встречи, или три русско-еврейских поэта»), для которой характерно сращение образов любви и голода; см. еще у Кнута в стихотворении «Адам, не зная скуки и труда» из С: «Хлеб труден и любовь не легче хлеба» (с той же рифмопарой небо, что и в коммент. тексте), ср. в стихотворном романе Г. Евангулова (о нем в коммент. к статье «Опыт ‘Гатарапака’») «Необыкновенные приключения Павла Павловича Пупкова в СССР и в эмиграции» (1946): «Ах, для тех кто не забыл Нашей молодости пыл, Кто и сам тогда был молод (Кафе-крем, стихи и голод!), Многое напомнит он, Кабачок „Хамелеон“!» По мнению Елиты-Вильчковского, открывать сборник должны были бы не эти «суховатые строфы», а заключительное четверостишие из следующего стихотворения.

83. НЛ, с. 9. В С3 (1935, кн. 58, с. 220–221), под назв. «Прогулка» и с иной разбивкой на строфы (в ИС, с. 118 — сохранено то же заглавие, что и в НЛ); в предпоследней строке — «снов». Под общим заголовком «Бьет полночь…» (вместе со стих. «Вот в такие минуты совершаются темные вещи») перепечатано в К (<1936>, кн. 2, с. 102). Вторая строфа, начинающаяся стихом «Вот этот звук в симфонии миров Безжалостной…», вероятно, восходит к определению поэзию В. Бенедиктовым: «Сладчайший звук в симфонии природы, Разыгранный оркестром всех миров» — с обычной для Кнута сменой семантического знака источника цитирования на обратный (подробнее об этом приеме см. в статье В .Хазана «О некоторых особенностях поэтики Д. Кнута» в т. 2). «Он шел, не в силах с Богом примириться» — Тот же случай: «антиномический» отзвук лермонтовского «Демона»: «Хочу я с небом примириться» (М. Ю. Лермонтов. Собр. соч. В 4 т. Т. 2. М.;Л., 1959, с. 531); возможно, еще С. Есенин: «Но даже с тайной бога Веду я тайно спор» («О Русь, взмахни крылами», 1917) (о цитировании Кнутом последнего текста см. в коммент. к стихотворению «В поле», № 123).

84. НЛ, с. 10.

85. НЛ, с. 11–12. Нет ничего удивительного в том, что тема и образы нищеты были весьма широко представлены в поэзии эмиграции: не только значимыми текстовыми деталями (ср. в «Просительной не простираю длани» [1921] А. Гингера и в комментируемом тексте: «Ведь гордость нищих — избегать надежды» — «И вот — в последней нищете своей — мы избегаем вглядываться в небо») или отдельными стихотворениями, но и целыми сборниками, см., напр.: Наталья Беляева. Нищета. 1942–1944. Париж, 1944 (отправляя этот сборник в Россию А. Ахматовой, Ю. Анненков писал ей в письме от 27 августа 1961 г. о значительном и, по его мнению, заслуженном успехе «Нищеты» «в заграничных русских литературных кругах», цит. по статье: А. С. Крюков. Письма Б. М. Эйхенбаума и Ю. П. Анненкова к А. А. Ахматовой. IN: Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 1, Воронеж, 1993, с. 168). По небезынтересному наблюдению современного исследователя (см.: А. И. Чагин. Противоречивая целостность. IN: Культурное наследие Российской эмиграции. 1917–1940. Кн. 2. М., 1994, с. 20–21), «Нищета» ритмически-интонационно и стилистически напоминает стихотворение Н. Тихонова «Мы разучились нищим подавать» (сб. «Орда», 1922). Однако более вероятным источником стихотворения Кнута послужил другой поэтический текст (причем интертекстуальный контакт выполняет здесь ярко выраженные полемические функции) — стихотворение Г. Адамовича «Нам суждено бездомничать и лгать» (НК, 1928, № 4):

Нам суждено бездомничать и лгать,

Искать дурных знакомств, играть нечисто,

Нам слаще райской музыки внимать —

Два пальца в рот! — разбойничьему свисту.

Да, мы бродяги или шулера,

Враги законам, принципам, основам.

Так жили мы и так умрем. Пора!

Никто ведь и не вспомнит добрым словом.

86. НЛ, с. 13–14. В ИС под назв. «Порт» (с. 121–122).

87. НЛ, с. 15. ИС, с. 123–124.

88-89. НЛ, с. 16–17. ИС, с. 125–127.

90. НЛ, с. 18. В ИС (с. 128–129) предпоследний стих: «Ночной приток любви первоначальной».

91-94. НЛ, с. 19–21. В ИС (с. 130–133), во 2-й главке: «По ничего-не-значащим словам». Бахрах-Н говорил об иронических «Диалогах» как о примечательном творческом событии в кнутовской поэзии: «…наставительная мудрость Кнута или, вернее, его мудрствования, менее способны завладеть читателем, чем его мудрость ироническая, отчасти написанная в гейновском ключе. Кнут может пророчествовать и вещать, но в глубине души, наедине с собой, отлично знает, в чем заключается двусмысленная правда жизни. Полушутливые „Диалоги“ выдают его.

…любовь всего дороже.

Но у меня нет денег на метро,

говорит его воображаемый собеседник. Готов ли Кнут признать бесспорность такой обывательской истины, правоту своего оппонента? Пожалуй, да. Слава Богу, да» (с. 216).

95. НЛ, с. 22. В Ч (1934, № 10, с. 9–10) без названия; слово «игра» в последнем стихе первой строфы написано с большой буквы, заключительный катрен начинается многоточием, а в завершающей строке — «Испепеленное счастье мое»; в ИС (с. 134–135) текст совпадает с НЛ.

96. НЛ, с. 23.

97. НЛ, с. 24. ИС (с. 136–137) дают иной вариант второго двустишия второй строфы: «А за окном тасует город зыбкий Помятую колоду рыл и рож». Первую строфу этого стихотворения Бицилли-СЗ (с. 451) назвал «образцом мастерства словесной выразительности Кнута».

98. НЛ, с. 25–26. ИС, с. 138–139. Стихотворение построено путем совмещения какого-то известного и конкретного для поэта, хотя и анонимного для читателя парижского топоса (набережная) с вечным образом смерти (Великим Людоедом), что позволяет предположить имплицированность в его подтексте Собора Парижской Богоматери (Notre Dam de Paris), расположенного на набережной Сены: на его центральном портале изображены сцены Страшного суда, — не исключено поэтому, что в основе финального двустишия первой строфы («Так прозвучит однажды голос Судный, Надмирный, нудный зов издалека») лежит не только проявленная в тексте слуховая ассоциация (параллель речных гудков и Судного голоса), но и непроявленная, хотя и предполагаемая — зрительная.

99. НЛ, с. 27. В К (<1936>, кн. 2, с. 102–103) вместе со стихотворением «Бьет полночь близко на часах лицея» под общим заголовком «Бьет полночь…»; в предпоследнем стихе второй строфы — «бывших, будущих иль небывалых». Включено в ИС (с. 140) под тем же, что и в НЛ, названием «Пустота».

«Убежать? Но — куда? Да и как от себя убежишь?» — Широко распространенная в поэтической риторике фигура, указать на интертекстуальный адрес которой невозможно из-за самой ее обиходности, см., к примеру, в стихотворениях О. Мандельштама «1 января 1924»: «Мне хочется бежать от моего порога. Куда? На улице темно» или В. Злобина «Ночью»: «Молчанье. Глаза закрываю. Бежать? — Но куда убегу?» (Владимир Злобин. После ее смерти. Париж, 1951, с. 6), и мн. др.

100. НЛ, с. 31. Написано в парижском госпитале Кошен и посвящено Е. К. (см. о нем в ее воспоминаниях, помещенных в т. 2). В СЗ (1935, кн. 58, с. 220) в третьей строфе было: «Застенчивые розовеют губы На ангельском сияющем лице» (эпитет