На берегах Ганга. Раху - Грегор Самаров

Валие-ул-Даула не спросила, что произошло с визирями, может, она слышала что-нибудь или догадывалась по собственному опыту. Только в бесконечно мягком, ласковом тоне ее голоса, когда она спросила о здоровье своих сановников, звучало глубокое сочувствие, и она отвернулась, когда Магомед-Вахид со слезами на глазах и рыданиями в голосе отвечал, что он все время прекрасно себя чувствовал.

— Ваши высочества решились выдать крупную сумму из вашего капитала в Калькуттском банке, так что там теперь почти ничего не останется, — проговорил Магомед-Вахид. — Чудные имения, оставленные Суджи-Даулой, находятся в управлении англичан. Придется несколько ограничить расходы по содержанию двора ваших высочеств, так как у нас остается только казна Суджи-Даулы, которую мы верно хранили и по мере сил увеличивали за последние годы.

— Нам придется голодать? — ужаснулась Фарад-эс-Салтанех.

— Что за вопрос? — строго прервала ее Валие. — Разве могут голодать княгини Аудэ, мать и вдова великого Суджи-Даулы?

Но и она робко и вопросительно смотрела на серьезное, грустное лицо Магомеда-Вахида.

— Нет, конечно, — он слабо улыбнулся, — казны достаточно, чтобы содержать слуг и давать нищим, как предписывает закон милосердия, а если мы несколько убавим слонов и лошадей, то их высочества даже ничего не заметят. Но нам все-таки надо позаботиться о будущем, насколько оно в руках человеческих, и я советовал бы их высочествам не класть больше денег в Калькуттский банк.

— Вы совершенно правы! — согласилась Валие. — Велите надежным рабочим выстроить новую кладовую, еще более верную и скрытую, чем теперешняя, и перенесите туда все, что у нас осталось от щедрого дара Суджи-Даулы. Вы знаете, что я далека от скупости, но обязана хранить сокровища, доверенные мне Богом, для бедных и нуждающихся. О, как тяжело нуждаться и видеть нужду!

Магомед-Вахид низко поклонился, обещая исполнить приказание повелительницы, и вышел. Жизнь двора пошла своим чередом. Нищие опять теснились на дворах и получали подаяние, хотя не столь щедрое, как прежде. Знатные жители Байзабада приезжали свидетельствовать свое почтение высоким бегум, и они опять стали иногда выезжать, плотно закутанные, в золоченых паланкинах, с блестящей свитой, приветствуемые радостными криками народа.

Только английские войска не уходили, английские караулы стояли у ворот дворца и, хотя оказывали царские почести княгиням, но также могли в любой момент, если бы на то последовало распоряжение, запереть ворота и запретить выход. И Магомед-Вахид должен был еще содержать это войско, согласно приказу, полученному от полковника Мартина, против которого он не возражал, боясь вызвать новые преследования.

Тем временем Асаф-ул-Даула вернулся в Лукнов и под впечатлением крайнего возбуждения народа составил и огласил перед всем городом торжественный протест против заключения придворных сановников Байзабада и против отобрания имений княгинь. В нем он приказал молиться во всех мечетях за избавление его матери и бабки от страданий, ниспосланных им судьбой. Своим протестом Асафу-ул-Дауле удалось успокоить общественное мнение. Гастингс, все еще живший в крепости и рассылавший оттуда свои приказы в Калькутту, Мадрас, Гайдерабад и Минору, ничем не опроверг протеста набоба, за который тот униженно извинялся через тайных гонцов.

Ему требовалось, чтобы в данную минуту в Аудэ царила тишина и спокойствие и только что водворенный по всей Индии порядок не нарушался новыми недоразумениями. Он холодно и надменно отвечал посланному набоба, а через своего резидента мистера Раутона, вернувшегося в Лукнов, передал набобу очень резко составленную бумагу, в которой называл его протест против постановления английского суда, им же одобренного и усиленного его собственными мероприятиями, нарушением союзных договоров и неуважением к английскому правительству и народу.

Сэр Элия Импей, когда штраф в миллион фунтов и судебные издержки в двести тысяч фунтов стерлингов были уплачены, покинул Байзабад и отправился к губернатору.

Гастингс все еще пребывал в крепости с намерением, обусловленным хорошим знанием психологии индусов. Индийским князьям и народу главным образом импонирует твердая самонадеянность, с которой губернатор в центре страны из одинокой крепости рассылает приказы на юг и на север, все подчиняя своей воле. Кроме того, он не был уверен в состоянии дел компании в Англии, неблагоприятные условия, в которых так недавно находилась Индия, там известны по сообщениям его врагов, а известие о его победах и успехах и громадные суммы денег еще не достигли английских берегов, находясь в пути. Последний корабль из Европы принес весть, что на него сильно нападали в парламенте, где образовалось два комитета, во главе которых стояли Эдмунд Бурке, парламентский оратор оппозиции, и Генри Дундас, лорд-адвокат Шотландии. Оба комитета приняли очень враждебное Гастингсу направление и в обоих руководящую роль играл старый непримиримый враг его Филипп Францис. По предложению комитетов Бурке и Дундаса, нижняя палата пришла к заключению, жестоко критиковавшему управление Индией и требовавшему от компании отозвания Гастингса, порочившего в Индии британское имя. Верхняя палата, правда, не примкнула к этим решениям, и министерство тоже не поддержало, но положение все-таки оставалось шатким.

Компания под влиянием дошедших до нее неблагоприятных известий могла согласиться пожертвовать губернатором по настоянию нижней палаты, лишь бы не покушались на ее верховные права, и Францис мог вторично, теперь уже с поддержкой нижней палаты начать нападение на своего давнего смертельного врага. Такое нападение Гастингс предпочитал встретить в горной крепости Аудэ, чем в Калькутте. Он помнил, как трудно проходила борьба с Клэверингом и Францисом, воспоминание о Нункомаре тоже еще жило среди индусов, и если бы посланному компании удалось убедить всех в своих взглядах, то положение Гастингса в самой Калькутте стало бы небезопасным. Он же твердо решил не уступать и вторичному нападению и в крайнем случае назвать себя правителем Индии. Он устранил бы тогда верховную власть компании, провозгласил себя представителем короля и министерства и таким образом сразу достиг бы конечной цели своих трудов, присоединив Индию к короне Великобритании. По ежедневным донесениям капитана Синдгэма, он знал, что в Калькутте пока не произошло ничего, заставляющего предполагать какую-либо перемену в Лондоне, но именно поэтому он оттягивал свое возвращение, желая наверняка знать, какое положение примут относительно него директора компании и общее собрание акционеров. Наконец произошло событие, заставившее его выйти из выжидательного положения и спешно вернуться в Калькутту.