Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Флинн

— Или Филипп фон Фалькенштайн?

Манфред предостерегающе ткнул в священника указательным пальцем:

— Не искушай меня, Дитрих! Не искушай меня.

— Что сталось с теми евреями, которые спаслись?

Господин пожал плечами.

— Наместник герцога объявил земли Габсбургов убежищем для них, так что полагаю, они во всю прыть несутся в Вену — или Польшу. Король Казимир, говорят, распространил такое же приглашение. О, подожди, — сказал Манфред, делая глоток вина. Он закашлялся и нетвердой рукой опустил бокал на стол. Дитрих поймал кубок, прежде чем тот успел опрокинуться. — Быть войне.

— Война? И вы доныне забыли упомянуть об этом?

— Я… пьян, — сказал Манфред — Пьют, чтобы забыть. Цеха Фрайбурга намереваются сокрушить Соколиный утес. Сокол изгадил свое собственное гнездо. Вольфрианна, опекуном которой он был, сбежала и вышла замуж за фрайбургского портного. Филипп выкрал этого человека, и, когда она пришла под стены замка молить об освобождении пленника, ее ревнивый попечитель вернул ей мужа — с самой высокой башни. Цех портных потребовал возмездия, а остальные будут сражаться из солидарности.

— И как это затрагивает тебя?

— Ты знаешь, какого я мнения о Фалькенштайне… Но наместник герцога пообещал фрайбургцам помощь. Они выкупили свои свободы у Урахов с помощью герцогского серебра, и в их процветании теперь надежды Альбрехта на расплату по долгу. Фон Фалькенштайн украл у Габсбургов один из этих платежей. — Манфред кивнул Дитриху, как бы напоминая. — Герцог не допустит, чтобы это повторилось.

— Так он призвал тебя под свои знамена?

— Как и Нидерхохвальд, — сказал Манфред, — но я рассчитываю, что маркграф Фридрих тоже присоединится. Тогда… Ха! Правители Оберхохвальда и Нидерхохвальда выступят бок о бок! — Он осушил свой бокал и запрокинул над ним кувшин, но безрезультатно. — Гюнтер! — загремел он, запустив посудой в дверь. — Еще вина! — Затем, шепотом, обращаясь к Дитриху: — Он принесет разбавленное, решит, что я не почувствую разницы.

— Итак, — сказал Дитрих. — Выходит, еще одна война.

Манфред, сгорбившийся в своем высоком кресле, ударил ладонями по подлокотникам.

— Французская война была прихотью. Эта война — долг. Если не удастся преуспеть сейчас — с цехами Фрайбурга, герцогом и всеми остальными, — то дело тогда вообще неосуществимо. Но барон Гроссвальд на себя его не примет. — Манфред кивнул головой по направлению к двери, подразумевая южную башню, где размещались гостящие в замке крэнки. — Я переговорил с ним по возвращении, и он сказал, что не рискнет своими сержантами против Фалькенштайна. Какой прок от их волшебного оружия, если я не могу воспользоваться им?

— Крэнков мало, — предположил Дитрих. — Гроссвальд не хочет потерять еще кого-то из своего отряда, помня о тех, кто уже погиб. Последний их ребенок умер вчера. По возвращении домой его наверняка ждут неприятности и официальное дознание.

Манфред ударил по столу:

— Так он торгует своей честью ради безопасности?

Дитрих обернулся к властителю во внезапной ярости:

— Честь! А война тогда что? Развлечение?

Манфред вскочил на ноги и, опершись руками о стол, подался вперед:

— Развлечение? Нет, совсем не развлечение, священник. На войне мы постоянно давимся страхом и подставляемся любой опасности. Плесневый хлеб или сухари, приготовленное или сырое мясо; сегодня еды вдосталь, завтра ничего, вина мало или совсем нет, вода из пруда или бочонка; дурные жилища, палатка в качестве пристанища или лишь ветви деревьев над головой; неудобная постель, беспокойный сон в полном облачении, тяжесть металла и близость врага на расстоянии полета стрелы. «Стой! Кто идет? К оружию! К оружию!» — Манфред яростно жестикулировал пустым Krautstrunk в руке. — При первой дремоте: тревога. На рассвете: рожок. «На коня! На коня! Сбор! Сбор!» Часовой — неусыпно начеку день и ночь. Фуражир или дозорный — сражаешься без доспехов. Стража за стражей, караул за караулом. «Вот они! Сюда! Слишком много. — Нет, не так много. — Новое донесение! Сюда. — Туда. — С этого края! — Тесни их здесь. — Вперед! Вперед! — Не уступать! — Стой!» — Герр замер, внезапно осознав, что кричит, вышагивает по зале и возбужденно размахивает руками, заставив Гюнтера остановиться в дверях, словно громом пораженного. Манфред повернулся назад к столу, взял свой бокал, заглянул в него и, обнаружив, что тот пуст, поставил обратно. — Таково наше призвание, — сказал он спокойнее, падая в свое кресло.

Повисло молчание. Гюнтер заменил пустой кувшин новым и осторожно удалился. Тогда герр поднял голову и пронзительно посмотрел на Дитриха:

— Но ведь и тебе ведомо что-то подобное, не так ли?

Пастор отвернулся:

— Вполне.

— У тебя есть друзья среди крэнков, — услышал он голос своего господина. — Объясни им, что значит слово долг.

На рассвете сервы, несшие службу посыльных, надели на себя плащи с гербом Хохвальда и понесли известия вниз по долине и к рыцарям-вассалам. С Церковного холма Дитрих наблюдал за тем, как кони танцуют на заметенных метелями дорогах.

Снег, лежавший толстым слоем всю зиму вокруг манора, как барьер, отделявший его от смятения внешнего мира, таял. Через него уже протоптали тропинки. Люди, разносившие вести, разнесут и слухи, по округе начнут ходить странные небылицы о гостях Оберхохвальда.

Ровно две недели спустя, в первый понедельник Великого поста, под стенами замка забили копытами в грязи и зафыркали паром в морозном мартовском воздухе кони. Хлопающие на ветру разноцветные знамена отмечали рыцарей, призванных от своих феодов. Оруженосцы проверяли клинки и укладывали ношу для вылазки в долину. Скрипели повозки, кричали ослы, лаяли собаки. Дети орали от волнения или целовали отцов, ожидавших похода с торжественными лицами в пешем строю. Женщины стойко сдерживали слезы. Ожидаемый вызов от маркграфа прибыл, и герр Оберхохвальда собирался на войну.

Palefridus[184] Манфреда был цвета воронова крыла и весь испещрен белыми крапинками, словно его недавно вымыли с мылом. Густую гриву скакуна зачесали на левую сторону, а оголовье уздечки щедро украшали цвета Хохвальда. Едва герр вскочил на коня, как тот встал на дыбы, радуясь тяжести своего хозяина в седле. Вокруг в возбуждении носились две гончие из своры замка, бегая вокруг жеребца кругами. Они были натасканы выслеживать зверя и думали, что предстоит охота.

Манфред накинул поверх доспехов плащ с гербом. Шлем, притороченный на время похода позади седла, переливался на солнце. Рукоять меча сияла золотом. На шее у герра висел горн в форме когтя грифона размером с половину человеческой руки, чей толстый конец расширялся раструбом, а тот, что зауживался к мундштуку, был украшен чистым золотом и удерживался замшевыми ремешками. Он сверкал как драгоценный камень, и, когда его прикладывали к губам, звук из него разносился дальше, чем самое звучное эхо на свете.