Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Флинн

— Нам следует поставить стражу вокруг колодца, — сказал Клаус.

— Майер, — сказал Грегор, — у нас здесь нет евреев.

— Но есть они. — И Клаус указал на Ганса, который, хотя и не пил пива, решил послушать, о чем говорят, и сидел рядом. — Как раз вчера я видел одного, по имени Захарий, он стоял у колодца.

Грегор фыркнул:

— Ты сам-то слышишь, что говоришь? Стоял у колодца?

Мужчины так и просидели за столом, покрытым пятнами из-под пивных кружек, ничего толком не решив. Ганс же после сего заметил:

— Теперь я понимаю, как народ может прийти в возбуждение. — А затем, еще поразмыслив, добавил: — Вот, только если они попытаются изгнать крэнков так же, как евреев, я не поручусь за последствия.

На День святой мученицы Агаты[179] Дитрих прочитал мессу в одиночестве. Был повод помолиться за больных и увечных. Вальпургию Хониг лягнул осел. Старший сын Грегора, Карл, слег в горячке. А Франц Амбах обратился к нему с просьбой помолиться за упокой своей матери, прошлым месяцем отошедшей в мир иной. Дитрих попросил также заступничества св. Христофора за благополучное возвращение Бертрама из Базеля.

Священник вновь возблагодарил Господа за то, что чума ушла в Англию, а не в альпийские леса. Грешно было радоваться страданиям других, но от них зависела участь Оберхохвальда, и только потому он позволил себе подобные мысли.

— Meménto étiam, Dómine, — стал молиться он, — famulórum famularúmque tuárum Lorenz Schmidt, et Beatrix Ambach, et Arnold Krenk, qui nos praecésserunt cum signo fidei, et dórmiunt in somno pacis.[180] — Он невольно спросил себя, прав ли в отношении алхимика крэнков. Тот определенно умер с зажатым в руках «символом веры», но самоубийство — всегда препятствие на пути в Царствие Небесное. Однако Господа могла разжалобить не сама трагедия, а скорее благо, произошедшее из нее. Видя, какое сильное воздействие на гостей оказала смерть их товарища, многие хохвальдцы, прежде остерегавшиеся или боявшиеся крэнков, теперь приветствовали их открыто, если не с теплотой, то с менее явной враждебностью.

Убрав на место священные сосуды, Дитрих решил пройтись до домика Терезии. Последнее время он все подыскивал подобающий повод для визита. Вчера она рассказала ему о ноге Вальпургии и о том, как вправила кость на место. Дитрих поблагодарил ее и уже хотел продолжить разговор, но Терезия только опустила голову и захлопнула ставни.

Теперь она, наверное, осознала, как ошибалась насчет крэнков. Если вспомнить ужас, обуявший его самого при первой встрече с ними, то было легко простить Терезии ее чуть затянувшийся страх. Она признает свою ошибку, вернется в пасторат и к своим хлопотам по хозяйству, а по вечерам, прежде чем ей отправиться домой, они будут как прежде вместе лакомиться сладкими пирогами, и он почитает ей из De иsu partium или Hortus deliciarum.[181]

Дитрих застал Терезию за перебором каких-то растений для засушки. Их она выращивала в глиняных горшках на подоконнике. Девушка коротко поклонилась священнику, когда тот вошел, но занятий своих не прервала.

— Как дела, дочка? — спросил Дитрих.

— Хорошо, — тихо прозвучал ответ.

Священник задумался о том, как перевести разговор на тревожащую его тему, чтобы это не звучало как упрек.

— Сегодня никто не пришел на мессу. — Но это как раз и был упрек, ибо прежде Терезия посещала службу ежедневно.

Она не подняла головы:

— А они были?

— Ганс и Готфрид? Нет.

— Хороших новых прихожан ты впустил в храм.

Дитрих уже открыл рот, чтобы возразить — в конце концов, мало кто вообще посещал дневную мессу, — но потом счел за благо заметить вместо этого, что погода теплеет. Терезия пожала плечами:

— Фрау Грюндзау не видела тени.

— Гервиг говорит, будет еще один холодный год.

— Старому Одноглазому каждый следующий год кажется холодным.

— Твои… Как поживают твои травы?

— Вполне неплохо. — Она прервалась и подняла взгляд. — Я молюсь за тебя каждый день, отец.

— А я за тебя.

Но Терезия только тряхнула головой:

— Ты крестил их.

— Они желали этого.

— Это насмешка над таинством святого причастия!

Дитрих протянул руку и схватил ее за рукав:

— Кто говорит тебе обо всем этом?

Терезия вырвалась и отвернулась:

— Пожалуйста, уходи.

— Но я…

— Пожалуйста, уходи!

Дитрих вздохнул и повернулся к выходу, где застыл на секунду, положив руку на засов и словно чего-то ожидая, но Терезия не окликнула его. Ничего не оставалось как уйти, закрыв за собой дверь.

Манфред вернулся из Бенфельда на Сексагезиму,[182] угрюмый и неразговорчивый. Когда Дитрих появился в доме сеньора, то застал герра изрядно напившимся.

— Война может быть почетной, — сказал Манфред без предисловий, после того как Гюнтер захлопнул дверь скрипториума, и священник с господином сели поближе друг к другу. — Противники облачаются в доспехи, встречаются в приятном обоим месте, берут оружие, которым заранее договорились биться, и затем… Пусть Бог будет на стороне правого! — Он отсалютовал бокалом, осушил его до дна и наполнил вновь из кувшина превосходным вином. — Пусть Бог будет на стороне правого… Выпей со мной, Дитрих!

Священник принял бокал, хотя сделал всего лишь один маленький глоток:

— Что стряслось в Бенфельде?

— Черт знает что. Бертольд. Потерял всякое достоинство. Болтается по ветру. Епископ!

— Если хотите иметь более достойных епископов, позвольте Церкви избирать их, а не королям и князьям.

— Позвольте папе выбрать, хочешь ты сказать? Фи! Тогда при каждом дворе будет по французскому шпиону. Пей!

Дитрих придвинул стул и сел:

— Как Бертольд довел вас до такой невоздержанности?

— Это, — Манфред наполнил свой бокал, — не невоздержанность. Невоздержанность — это как раз то, чего не проявил он. Он — правитель Страсбурга, но правит ли он? Всего несколько копий уладили бы дело. — Он хлопнул по столу ладонью. — Где этот парень Унтербаум?

— Ты отослал его в Швейцарию узнать истинное положение дел.

— Это было на День св. Блеза. Он уже должен был вернуться. Если этот болван сбежал…

— Он не сбежит от Анны Кольман, — мягко ответил Дитрих. — Возможно, его задержала плохая дорога. Он очень гордился тем, что надел одежду гонца, и не расстанется с ней так легко.

— Его рассказ уже не имеет значения, — сказал господин, внезапно переменившись в настроении. — Я узнал все в Бенфельде. Ты знаешь, что случилось в Швейцарии?