В твой гроб или в мой? - Жаклин Хайд

что, просто так, каждый день сообщал им новости? Мой единственный верный друг меня предал, или я ошибаюсь… — глаза начинают светиться красным.

— Ты такой идиот, — говорит Дойл.

— Прошу прощения?

Джекилл смеется.

— Интернет — замечательное место, Влад.

— Думаешь, я бы не стал кое-что разнюхивать, когда узнал, что ты завел аккаунт в Instagram? — недоверчиво спрашивает Фрэнк, и я открываю рот, чтобы ответить. — Серьезно, Влад? Ты? В Instagram? Я думал, это розыгрыш Дойла, пока не увидел, что ты завирусился в профиле своей пары-человека. Я сразу понял, что что-то случилось, — говорит Фрэнк, скрещивая руки на груди и высокомерно вздергивая подбородок.

Джекилл щелкает пальцами.

— Та птичка, как ее звали? Агата? Алисия? — он качает головой. — На самом деле, я думаю, что обе они были моими. Хм, Ангел79. Да, точно.

— Анжелика? — переспрашивает Дойл, явно ошеломленный.

Он снова щелкает пальцами и кивает.

— Да, она была с огоньком, — говорит Джекилл, затем свистит для выразительности.

— Ты знал Анжелику? — спрашивает Дойл.

— Я почти уверен, что «знал» ее несколько раз, — говорит Джекилл, задумчиво потирая подбородок.

— Это она заковала его в железо, помнишь? Он пропадал так долго, что даже Фрэнк был вынужден прийти на помощь, — говорит Дойл с тихим смехом.

Я качаю головой.

— И вы еще удивляетесь, почему я не приглашаю вас в гости? Идите вы все нахуй. Месяцы, проведенные в плену у какой-то разъяренной женщины, одержимой желанием обрести бессмертие, и что я получаю? Вы все вспоминаете это, как будто это старая сказка на ночь.

— Кстати, что случилось с Анжеликой? — спрашивает Джекилл.

Я рычу.

— Она вышла замуж за какого-то фермера в Америке.

Джекилу надоедает стоять без дела, и он начинает исследовать помещение, пробираясь между скамьями. Он подбирает случайные книги, оставленные в этом старом месте бог знает когда, и бросает их на пол. Никто его не останавливает, так как не стоит мешать движениям ублюдка.

— Эй, кажется, я оставил здесь свой любимый пиджак, — говорит он себе под нос, и я качаю головой.

Он зажигает спичку, и импровизированное кострище оживает. Конечно, он разжигает огонь, хотя никому здесь это не нужно. Пироманьяк. По крайней мере, на этот раз он ведет себя сдержанно.

— Не возражаешь? — ворчу я, имитируя его голос и махая рукой в сторону пламени.

— Не возражай, если я это сделаю, — нахально говорит он.

Я смотрю на пол, где Джекилл нагромоздил груду библий и тому подобного. С меня хватит.

— Боюсь, я должен попросить тебя уйти. Мы даже можем скоро устроить одно из этих маленьких чаепитий, я, конечно, угощаю, — говорю я, хлопая в ладоши. — Но проваливай.

Я разворачиваюсь, чтобы направиться к перекошенным двойным дверям, намереваясь вернуться к Обри, в моей голове крутятся образы нашего длительного кругосветного путешествия.

— О, и что конкретно мы должны были делать? Постучать в дверь и попроситься войти? — насмешливо спрашивает Фрэнк.

— Нет, ни в коем случае, и я скажу тебе почему. Это мой дом, а не какое-то сверхъестественное место встреч, — огрызаюсь я, потребность вернуться к Обри зудит под кожей, заставляя с каждой секундой волноваться все сильнее.

— Знаешь, я думаю, со временем он стал ворчливее. Мы предполагали, что ты захочешь увидеть нас после стольких лет, Влад, — говорит Джекилл обиженным и плаксивым тоном. Полная ложь. — Полагаю, ты считаешь себя слишком высокомерным, чтобы снизойти до старых приятелей?

— Неправильно предполагаешь. У меня просто нет желания заново переживать Новый Орлеан.

— Это было не так уж плохо, — говорит Джекилл. — Одетт была… — он поджимает губы и неприятно причмокивает.

Никто не может устоять перед Одетт. Я бросаю взгляд на Франкенштейна, выглядящего так, словно он хочет врезать Джекиллу за упоминание о ней. Что ж, снова, большинство не могут устоять перед Одетт. Королева ведьм подобна сирене для всех сверхъестественных кроме Фрэнка.

Я приподнимаю бровь.

— Она заставила нас устроить великий Лондонский пожар80. Ну, в основном, вас.

— Ладно, признаю, ситуация вышла из-под контроля, но Фрэнк держал факел. Это была не моя вина, — говорит Джекилл, прижимая руку к сердцу. Он хлопает глазами, как будто думает, что любой из нас нашел бы это забавным.

Мускул дергается на челюсти Фрэнка, и его глаза темнеют, как будто тени набегают на радужку.

— Ты сказал мне держать его.

Джекилл похлопывает Франкенштейна по груди, практически доставая ему до головы, хотя рост Джекилла — метр восемьдесят.

— Забудь об этом, чувак.

— Все это не имеет отношения к тому, зачем мы здесь, — выпаливает Фрэнк, прежде чем бросить свирепый взгляд на Джекилла. — Как ты всегда умудряешься переводить разговор на другую тему?!

— Ну, какая разница, влюблен ли Влад в человека? — спрашивает его Джекилл, беря Библию только для того, чтобы скривить губы от отвращения. — Я имею в виду, пока он ее не укусит, все это недействительно, верно?

— Ты это не серьезно, — говорит Фрэнк, на его лице появляется злость. — Я же говорил, никаких людей. Вот почему я приложил столько гребаных усилий, чтобы сделать солнцезащитный крем. Можешь представить его убитым горем? Ты думал, лондонский пожар — это плохо, но…

Джекилл прочищает горло.

— Кхм, насколько знаю, это я создал солнцезащитный крем, — все взгляды немедленно устремляются на него, и он пожимает плечами. — Ну, я его сделал.

— Я был готов сделать так, чтобы ты мог жить среди нас, — парирует Фрэнк, его уши приобретают бледно-зеленый оттенок. — Я знаю, как привлекательны люди. Я понимаю, как они заманчивы, но даже говорить об этом бессмысленно.

— Притворяться человеком, чтобы вписаться в стадо овец, вряд ли можно назвать жизнью, — говорю я ему.

— Это никогда не сработает. Я знаю это, и, что более важно, ты это знаешь. Любви не существует, не для таких людей, как мы, — продолжает бушевать Фрэнк. — Люди умирают слишком легко.

Мои когти и клыки возвращаются.

— Она моя, и ты не тронешь ее, так что это не имеет значения.

Он злобно ухмыляется.

— А мне и не нужно, верно? Даже если она сможет полюбить и принять тебя таким, какой ты есть, что тогда? Семьдесят лет с ней, если повезет. Этого будет достаточно, чтобы свести тебя с ума, когда она умрет, — выпаливает он. — Я этого не потерплю. Обратить ее невозможно. Она умрет.

— Этот разговор быстро перерастет в конфронтацию, если ты продолжишь, Фрэнк, — рычу я.

Франкенштейн смеется.

— Полагаю, мне не стоит удивляться, что ты так легко поддаешься влиянию человека. Попомни мои слова, добром это не кончится.

— Никто меня не контролирует. Если ты действительно думаешь, что я когда-либо подвергну кого-либо из нас опасности, то ты жестоко ошибаешься.

— Тогда как именно ты воздействовал на