Воин сновидений - Кирилл Кащеев

Колька на каменном балкончике заметался, пытаясь спустить с рук девчонку – пусть тут посидит, не вниз же ее…

– Найн! – девчонка заорала, руки ее капканом сомкнулись на шее у парня – не расцепить! – а глаза глядели совсем не так, как у трехлетних детей, а со взрослым гневом и решимостью. А, пускай! Стреляя на ходу, Колька рванул вниз по прилепившейся к стене узкой лестнице. Хватка детских рук на шее стала невероятно сильной, до боли. Очередь промолотила перед надвигающимися на старшину и Петра чудищами. Дама в черном снова засмеялась – и осеклась. Ударившие в каменный пол пули подскочили, точно резиновые, взмыли вверх, к заменяющему потолок открытому небу – и обрушились вниз сплошным, непреодолимым дождем визжащей стали, напрочь отрезая подручных скелета от места схватки.

А старшина и дядька Петро тем временем лупили в два автомата, полосуя коронованный скелет очередями. Тот уже не был величественным и неторопливым – с надрывным свистом разрезая воздух, вертелся его тяжелый меч, отбивая пули. А два солдата придвигались все ближе, ближе, зажимая чудище в безжалостные клещи… Автомат Петра чихнул и… смолк. На лице солдата отразилась растерянность, он сунул руку под плащ-палатку за новой обоймой… и вынул пустую. Скелет торжествующе взревел!

С воздетого клинка слетело густое облако черного дыма и как толстым одеялом накрыло старшину. Тот забился, раздирая ворот гимнастерки, точно удавку, глаза его страшно выпучились. А скелет прыгнул вперед – и лезвие черного меча полоснуло дядьку Петра поперек груди. Солдат замер, недоуменно глядя на расчертившую гимнастерку алую полосу, и рухнул ничком. Скелет захохотал снова.

Вытянув руку с автоматом, Колька рванул к торжествующему чудищу. И в этот миг похожая на осьминога тварь вскинула щупальце – и с зависшего на его кончике выпученного глаза сорвался сноп огня. Багровый луч пронесся сквозь завесу пуль и ударил в автомат у Кольки в руке. Мальчишка заорал и отшвырнул прочь вспыхнувшее, как сухая солома, оружие.

Хохот коронованного чудища стал совершенно оглушительным. Он снова взмахнул мечом. Сорвавшийся с лезвия тугой темный вихрь поднял Кольку над землей и швырнул об стену. Мальчишка проехался спиной по кирпичам, сползая на пол… Мгновение – и скелет воздвигся над ним, огромный, закрывающий собой все… Темный клинок взлетел над плечами костяка… Вцепившаяся в Кольку девчонка снова завизжала. Висящий в простенке на толстом стальном крюке старинный, битый ржавчиной меч мелко затрясся… крюк выпал из стены. Рукоять упала Кольке прямо в ладонь. Сам не понимая, что делает, видя только рушащийся на него черный клинок, мальчишка вскинул ржавую железяку…

Сталь ударилась о сталь. Ржавый меч гневно завибрировал, точно встретил старого врага. Руку Кольки прошила острая боль, но кисть будто сама дернулась вперед – и ржавый клинок отбил черный меч. Коронованный скелет недоуменно отпрянул – Колька успел вскочить на ноги. Но изумление скелета длилось недолго. Темный меч свистнул снова – Колька отмахнулся, неуклюже, наудачу… Ржавый клинок был слишком тяжелым, а рифленая рукоять – широкой для мальчишеской руки. И еще повисшая на другой руке девчонка.

Скелет снова замахнулся и ударил. Колька вскинул свой меч навстречу – и в ту же секунду темное лезвие выгнулось, точно змея, и прянуло… к девчонке.

Колька сделал единственное, что успевал, – извернулся, прикрывая девочку собой. В плече вспыхнула невыносимая боль.

В тот же миг завеса пуль опала – и восседающие за столом твари с воплями ринулись к ним. Все закружилось у Кольки перед глазами… Желтые пальцы скелета надвинулись из мрака, ухватили мальчишку за горло и вздернули вверх. Челюсти непрерывно двигались, словно жевали. Его, Кольку! Оскал черепа все ближе, ближе…

– Пшел на фиг, мертвяк хренов, отпусти его! – заорала девчонка у Кольки на руках, и мальчишка не сразу понял, что орет немецкая малышка по-русски – уж больно слова были непонятные. Девчонка влепила по лапище скелета кулачком. Желтая кость затрещала, точно это был не крохотный детский кулачишко, а кузнечный молот. Но скелет не выпустил Кольку. Страшные челюсти разомкнулись, нависнув над горлом мальчишки…

И вдруг скелет замер. Жуткая пасть со скрежетом закрылась – и он шумно глотнул. Огни, пылающие в пустых глазницах, приугасли, точно от блаженства, и по физиономии черепа разлилось чистое, умиротворенное наслаждение истинного гурмана. Он вздохнул так глубоко, что ребра поднялись и опустились. Пальцы разжались, и Колька рухнул на пол, отчаянно хватая ртом воздух.

– С основным блюдом покончено. – Воздев костистый палец, скелет одышливо, как переевший, прохрипел: – Еще – десерт!

И Колька вдруг увидел, как в пустых глазницах полыхнуло совершенно нестерпимое, какого и быть не могло, испепеляющее пламя – а потом взвились столбы дыма, странно похожие на гриб на тонкой ножке.

Из-под разбитой крыши в зал спланировал конь-скелет. Его коронованный хозяин одним прыжком взвился на спину конского костяка – и прянул вверх. Темный вихрь пронесся по залу. Расшитые полотнища на стенах отчаянно заметались, точно надеялись убежать, и жуткие твари одна за другой со свистом и хохотом взмывали под крышу, уносясь в небеса следом за своим жутким предводителем.

Запрокинув голову, Колька глядел, как они несутся сквозь темные небеса. И вдруг понял – и впрямь темные! Лучи прожекторов больше не чертили небо, не слышно было грохота снарядов, буханья артиллерии. Вокруг стояла давно позабытая, непривычная тишина. Опираясь на ржавый меч, Колька поднялся – и, пошатываясь, побрел к товарищам. К старшине даже подходить не стал – там все было кончено, у Кольки просто не было сил посмотреть. Медленно, как старик, он наклонился над Петром. Дядька вдруг дернулся и закашлялся, пуская кровавые пузыри.

– Не за свое мы дело взялись, хлопче… – простонал он. – Сюда бы ведьму… Настоящую, сильную, как… как у нас в деревне была… В голод померла… Ведьма… Ради тех, кого любит… Не осталось ведьм… А что мы? У меня и любить-то больше некого. Но все-таки… Мы его достали! Видал, как удивился? – губы его растянулись в слабой улыбке. Так он и застыл – улыбаясь.

Держа на одной руке девчонку и волоча меч за собой, Колька двинулся к выходу. На душе было даже не плохо – просто пусто и гулко, точно и впрямь нет в людях никакой души, одни поповские выдумки. Ноги сами вынесли его к проему с сорванной дверью, и Колька вывалился из страшного дома. Остановился, потерянно озираясь в серых лучах рассвета. Далеко, как только доставал глаз, не было ничего – сплошные развалины. Дымились груды кирпичей – аккуратно, точно чья-то рука выложила их по ровному кругу, охватывающие мощенную булыжником площадь. Колька стоял, пошатываясь, и тупо пялился на них – пока вдруг не сообразил. Да эта же та самая площадь! Где врытый в землю танк, девчонка, кирха… Островерхой церковки посреди площади не было. Вместо нее зияла громадная воронка – и в отличие от остальных, она выглядела старой, точно была здесь уже давно. От кладбища уцелел один-единственный крест – тот самый, к которому еще так недавно прислонялся старшина. Сам не зная зачем, Колька побрел к кресту – кончик меча гулко скреб по булыжнику в стоящей вокруг тишине. С каменного барельефа смотрело строгое и неулыбчивое, точно обвиняющее, лицо того самого пастора. Камень немного осыпался. Год рождения невозможно было различить, лишь четко просматривался год смерти – 1913-й.