АДОНИЯ - Том Шервуд

— Да, — всхлипнув, выдохнул инквизитор.

— Нам нужно добраться туда. Дым поднимается из трещины над преисподней. Перескочи через трещину — и ты спасён.

— Перепрыгнуть?! Я не смогу! — в отчаянии прикрыл глаза Люпус.

— Ты сделаешь это легко. Вот дойти до обрыва — это будет действительно трудно. Хотя идти-то здесь — неполная сотня шагов.

— Но как же? — Иероним в недоумении глянул на далёкий горизонт.

— Здесь всё не так, как кажется, на первый взгляд. Неполная сотня шагов, прыжок — и ты в мире мягком, спокойном и безопасном.

— И… Ты не потребуешь от меня какой-нибудь страшной платы?

— Я её и так получу.

— Что это значит?

— Ты пойдёшь, и каждое движение будет причинять тебе жуткую боль. Неизбежное эхо того, что ты причинял в своей жизни тем, кто оказывался в досягаемости твоей власти. Но здесь это называется не боль, а гав-вах. Липкий кровяной пар. Самое любимое лакомство всех, кто здесь обитает. Если бы не было меня, к тебе на запах гав-ваха примчалось бы столько желающих утолить голод… Это коричневое плато стало бы чёрным! Но я буду идти рядом с тобой и впитывать твой гав-вах. Для меня — еда, для тебя — безопасность. И, уверяю, нам следует поторопиться. Это — мир внезапных перемен, и все перемены здесь — только к худшему.

Покровитель

Подстёгнутый этими словами, Люпус вскочил — но тут же рухнул от разорвавшей его боли. Невидимая, ломающая кости молния пронеслась внутри тела. Хватая широко распахнутым ртом раскалённый воздух, Иероним распластался на камне. Он почувствовал, что покрылся обильным потом, но через минуту, когда к полуослепшим глазам его вернулась способность различать окружающее, стало понятным, что это не пот, а сочащийся из него уже знакомый розоватый туман. До предела разъяв пасть, кот с поросячьим носом вдыхал, втягивал ею длинные розовые нити, и жёлтые глазки его победно сверкали.

Звонко клацнув, захлопнулась клычкастая пасть. Уродец издал прерывистый вздох-всхлип, который был не что иное, как заключительный штрих жгучего, безмерного удовольствия.

— Поторопимся! — коротко напомнил уродец и развернулся в сторону далёкой бурой стены.

Люпус медленно встал и сделал коротенький шаг. Может быть, ему было бы немного полегче, если бы он кричал, но этому мешала ничем, впрочем, не подкреплённая мысль, что на его крик сбегутся голодные твари, о которых предупредил благоразумный уродец.

В самом деле, каждое движение было крайне мучительно. Много раз он падал на жёсткую терракотовую поверхность и лежал, восстанавливая силы, отдыхая от терзающей его боли. Сколько прошло часов или дней? Неизвестно. Время текло здесь причудливо, неощутимо. Когда настоятель «Девяти звёзд» приблизился к краю обрыва, ему казалось, что прошла вечность.

Он взглянул на широкую расщелину, противоположная сторона которой была скрыта за стеной дыма, и, поняв, что ему ни за что не допрыгнуть, повернулся в сторону обнадёжившего его уродца. И похолодел. Ответный взгляд маленьких жёлтых глазок был свиреп и безжалостен. С трудом подтащив своё раздувшееся, словно шар, тельце к краю обрыва, уродец качнулся вперёд — и свалился. Но он не падал, нет, а медленно опускался, покачиваясь, как облетевший лист дерева, встречаемый восходящими клубами дыма.

Иероним в изнеможении сел на спёкшуюся поверхность плато, но тут же вскочил, пренебрегая даже вспоровшей его молнией боли. Ужас ледяным клином вошёл в его сердце. Там, внизу, куда падал, — нет, медленно опускался объевшийся гав-ваха спаситель, — послышался его призывный, пронзительный крик. И ответили этому крику! Ликующий хор визгов и хохота пока ещё невидимых тварей долетел до Иеронима, и воздух наполнился звуками торопливых движений. Минута — и, окутанные клубами дыма, над краем обрыва взмыли десятки, сотни котообразных, с разинутыми клычкастыми пастями, тварей.

— Нет! — закричал Иероним. — Это всё не со мной! Этого нельзя! Я не хочу этого! Нет!

И в ту же секунду в него впились тысячи игл.

Иногда накатывали минуты, когда сознание давало какие-то проблески, но лучше бы их не было. Взгляд выхватывал лишь бешено суетящиеся тела тварей и не розовые уже, а алые клочья торопливо проглатываемого ими тумана.

По земным представлениям Люпуса, так прошла неделя или дней восемь. Вдруг — о, волшебный миг! — твари перестали терзать его и, разбежавшись недалеко в стороны, повернули желтоглазые морды в сторону обрыва. Иероним, хрипя от непереносимых страданий, медленно повернул голову в ту же сторону. О, счастье! О, райский миг! О, конец мучениям! О, как поплатятся сейчас эти твари! Широко развернув громадные, ало-багровые, перепончатые крылья, раздвигая клубы бурого дыма торчащими параллельно плечам рогами, из бездны поднялся тот, кто приходил когда-то бесплотной тенью в пыточный массарский подвал.

— Амрак!! — истошно завопили мелкозубые твари и, словно чёрный горох, посыпались с кромки обрыва вниз, вниз…

— Ну, что, Иероним, — сказал ангел мрака. — Вот наконец ты здесь.

— Где же!.. — Люпус, клацая зубами, не сдерживаясь, рыдал. — … Ты был! Так долго!

— Разве долго? — спокойным, доброжелательным голосом произнёс Амрак. — Совершенные пустяки!

— Почему ты не сказал этим бесам, что я — твой слуга? — сквозь рыдания укорял долгожданного покровителя Люпус. — Что я — ваш?

— Зачем говорить? — гулким шёпотом произнёс покровитель. — Они знают.

— Но ведь!.. — крик Люпуса перешёл в визг. — То, что со мной здесь происходит… Невыносимо!

— Разумеется, невыносимо. А иначе зачем мне было стараться?

— Но я… Не понимаю! Ты учил меня, что нужно убивать и мучить… Обещал за это власть и бессмертие… И я старался…

— Да, это известно. Хорошо старался. Хотя, конечно, можно было и лучше. Ведь, чем больше ты бы выколотил из людей гав-ваха, тем… Впрочем, скоро узнаешь. А что касается власти, — разве ты не упился ею сполна, там, в «Девяти звёздах»? И что касается бессмертия — тоже всё честно. Вот — бессмертие.

И, — Люпус не успел даже испугаться, — Амрак наклонился к нему, разинул огромную пасть и вцепился в живот, захватив кривыми клыками и чресла, и подвздошную мышцу. Пережитая за прошедшие дни боль, казавшаяся Люпусу предельной, невыносимой, теперь вспомнилась им, как пустячная. Вот теперь, когда клыки зацепили самые глубинные, хребтовые жилы, он кричал так, что, казалось, кричит не он, а вопят камни, песок, сам воздух. Боль раскалила его до малинового — белого цвета. Амрак откинулся, поднял голову вверх и, сократив мышцы шеи, глотнул. Люпус, повернув плавающие в солёном сгустке глазные яблоки, увидел, что и растерзанное чрево его, и разможжённые ноги стремительно приобретают первоначальный вид, и раны затягиваются. Затем он поднял полуослепшие глаза вверх и увидел, что вставшее над терракотовой пустыней лиловое солнце обливает своим сизым светом его растерзанное тело и превращает его в здоровое, и наполняет новыми силами.