Живые и мертвые классики - Владимир Бушин

И наконец: «Жизнь кончена, — сказал Симонов. После этого он написал «Русский вопрос». Мне запомнились эти фразы, — подчеркивает Бакланов. — «Жизнь кончена».

Что ж получается? Эренбург в Переделкино не гонял, Симонов в гамаке не вальяжничал. А эпизод, между тем, нарисован как образец вопиющей беспринципности покойного Симонова. Вот, мол, написал правдивую, в чем-то критическую повесть, она не понравилась руководству, ее раскритиковали и он тут же быстренько смастачил нечто весьма угодное начальству — пьесу «Русский вопрос». Она, пишет Бакланов, «разоблачала США и сразу, разумеется, пошла на многих сценах». Ну, разоблачала не больше, чем книга самого Бакланова «Темп вечной погони. Месяц в Америке». Но в данном случае не это главное, а то, что пьеса написана была раньше повести «Дым отечества». Раньше! И это рушит все лживое построение Бакланова о раскаянии, лицемерии и беспринципности ненавистного ему писателя.

К вранью Бакланова мы уже привыкли, но тут он врет чужими устами, вовлекая в свои проделки другого, так же, как Рабинович врал о Крейзере будто бы устами маршала Василевского, — вот что особенно возмутительно.

Между прочим, в числе бесчисленных премий получил Бакланов и премию им. Константина Симонова. Опять напрашивается параллель: это можно поставить в один ряд с желанием ненавистного ему и уличаемого им в лицемерии Солженицына получить Ленинскую премию, на которую его в свое время выдвинули, но — сорвалось. Почему в один ряд? А потому, что как Солженицын ненавидит Ленина, так и Бакланов — Симонова. «Он служил Сталину!» — гневно восклицает Григорий Яковлевич. А это в его устах самое страшное обвинение, равное проклятью.

Но Симонов это все же крупная фигура, и его расположение, похвала, конечно, лестны. И вот Бакаланов рассказывает, как на третьем курсе института, т. е. в 1948–1949 годах, он напечатал в «Литгазете» первый в жизни очерк, после которого «был приглашен к Симонову, главному редактору, был поощрен и обласкан». Больше того, Симонов будто бы проявил трогательную заботу о молодом таланте: предложил после окончания института придти к нему и он примет его на работу. Прекрасно! Только главным редактором был тогда не Симонов, а Владимир Ермилов. Опять вранье!.. Вот теперь и подумаешь, если этот человек врет, не боясь, что его тут же уличат в этом, если он неказистого Ермилова, в шортах никогда не ходившего, лихо превращает в статного красавца Симонова, может, и ходившего, то что ему стоит хоть русского, хоть перса превратить в еврея.

Но царского адмирала XIX века Бакланову показалось маловато. Он захотел приобщить и советского генерала да еще и маршала. И приобщил знаменитого кавалериста Льва Доватора, Героя Советского Союза, погибшего в боях под Москвой, и столь же знаменитого танкиста Михаила Катукова, дважды Героя. Он умер в 1976 году. О первом писатель и рассуждать не стал, заметив мимоходом, будто и школьники знают, что он еврей. (Больно интересно это школьникам). А второго представил цитатой из воспоминаний Гудериана, битого им, и заключил: «Катуков, если не ошибаюсь (проверить ему лень! А то, что стыдно не знать это военному писателю, и в голову не приходит. — В.Б.) маршал бронетанковых войск, дважды Герой — еврей. Я этого не знал до последнего времени, и у нас по известным причинам это не афишировалось». Рабинович добавляет: еще не афишировалось, что и маршал Малиновский, министр обороны, тоже еврей

Какое, дескать, безобразие.

Но ведь у нас не афишировалось и то, что евреи, допустим, Л. Каганович, М.Ботвинник, Д.Ойстрах, Ю.Харитон, А.Райкин, М.Ромм, Э.Быстрицкая и множество других известных евреев в самых разных областях жизни. Видно, Бакланов хочет, чтобы во время войны сводки Совинформбюро в иных случаях были примерно такими: «Вчера танковая бригада, которой командует еврей Драгунский, вела ожесточенные бои на Харьковском направлении». А после войны хорошо, если были бы такие афиши: «12 апреля в Большом зале консерватории состоится концерт Народного артиста СССР скрипача Давида Ойстраха, еврея». Или сообщение в газетах: «После двадцать девятой партии в матче между русским чемпионом мира Анатолием Карповым и гениальным полуевреем Гарри Каспаровым (Вайнштейном) счет стал 5:0 в пользу бездарного русского». Вот это была бы жизнь!

Так, значит, о Доваторе все знают, ничего доказывать не надо. А как с Катуковым? Представьте себе, на сей раз Бакланов указывает источник. Но какой! Оказывается, лет пять тому назад в Вене кто-то неназванный организовал поместившуюся в одной комнате выставку. Там были портреты Героев Советского Союза-евреев, и среди них — маршала М.Е. Катукова. Потом об этом была заметка в газете «Труд».

Я, конечно, всегда знал, что Доватор — белорус, Катуков — русский, так о них сказано и в двухтомнике «Герои Советского Союза», и в других источниках, и нет их, конечно, в помянутой книге Э.Бройтмана. Но я вдруг вспомнил, что Бакланов ссылается в своих захватнических устремлениях на потомков адмирала Нахимова, которые-де живы и гордятся своим великим предком. Однако ни имен потомков, ни чего-либо еще о них писатель не сообщает. Я подумал: если живы потомки человека, умершего так давно, то очень вероятно, что живы и родственники тех героев Великой Отечественной, кого Бакланов рекрутирует ныне в самодельное еврейство. Надо найти!

И нашел! Позвонил одному весьма высокопоставленному офицеру, и через два дня он сообщил нужные мне данные о всех родственниках заинтересовавших меня покойных героев.

К первой в конце февраля я обратился к Екатерине Сергеевне Катуковой, вдове маршала. Не знаю, почему. Уж не потому ли подсознательно, что когда не так давно в Косово танковый полк генерала Заварзина совершил дерзкий бросок в Приштину, я напечатал в «Завтра» стихотворение, начинавшееся словами:

Никто не ожидал такого!Так в сорок первом в грозный часБросок бригады Катукова,Что, может быть, Москву и спас…

Екатерина Сергеевна была достойной спутницей мужа. Еще до войны пришлось ей отведать лиха: первый муж был репрессирован, и сама познала тюремные нары. А с Михаилом Ефимовичем прошла путь длиною в 38 лет, в их числе — и грозные годы войны. Сейчас Екатерине Сергеевне идет 94-й, но она не опускает руки, у нее ясный ум, прекрасная память. Да что там! Еще в прошлом году ходила босиком по снегу. А вскоре после смерти мужа она создала его музей, который открыт для всех. Когда я прочитал ей приведенные выше стихотворные строки, он сказала: «Здесь два слова лишних — «может быть».

Выслушав новость о том, что писатель Бакланов и «Международная еврейская газета» зачислили ее мужа в свои соплеменники, она долго молчала, а потом спросила:

— Вы знаете адрес этого Бакланова?

— Ну, есть у меня справочник с адресами и телефонами писателей. А зачем вам?

— Как зачем? Несмотря на свои девяносто с лишним, я бы сбегала к нему…

— Босиком по снегу?

— Да хоть по битому стеклу. И я поговорила бы с ним по душам.

— Да ведь он тоже старый. Может, и соображает уже плохо.

— Ну, тогда в газету пойду. Кто там редактор?.. Она помолчала и вдруг воскликнула:

— Мой Миша еврей!.. Мой Миша иудей!.. Мой Миша друг царя Соломона!.. Да он родился в крестьянской семье в деревне Большое Уварово тогда Коломенского уезда, а сейчас Озерского района Московской области. И мать и отец — из перерусских русские крестьяне. Эти писаки, что — спятили?

— Как видно, сочли бесспорным доказательством его отчество — Ефимович, которым они заменяют Хаимович: Фанни Хаимовна (Ефимовна) Каплан, Борис Хаимович (Ефимович) Немцов, Михаил Хаимович (Ефимович) Швыдкой…

— Да это самое русское, даже деревенское имя. Мою мать звали Анна Ефимовна! — вскликнула Екатерина Сергеевна. — Что, еще и она, и я — еврейки? Нет, дайте мне его адрес! Главное-то не в том, что зачисляют в евреи, а в том, что лишают человека национальности его предков, его народа и присваивают его жизнь, его подвиги. Если им мало подлинных, пусть берут себе еще Бориса Моисеева, но Игоря Моисеева я им ни за что не отдам. А еврейскую газетку вы мне подарите. Я ее в музее повешу рядом с геббельсовской листовкой.

Я обещал прислать, но адрес на всякий случай все-таки не дал боевой подруге маршала. У нее ведь и у самой множество наград за бесстрашие и решительность.

Следующий разговор был у меня с Натальей Родионовной Малиновской, дочерью маршала и министра. Она рассмеялась и спросила:

— А на что господин Рабинович ссылается? Есть у него какие-то документы или свидетели?

— Никаких! Но плетет очень обстоятельно и уверенно: отец маршала, говорит, был от рождения Янкель — стал Яков, сам маршал был Рувимом — стал Родионом.