Новый год плюс Бесконечность - Сергей Челяев

— Конечно, это не должно быть так сразу, — продолжала она, опустив голову, глухим голосом, точно оправдывалась. — Ты будешь бывать у нас, приходить, когда захочешь, со временем — оставаться… с ночевой. И уже потом сам примешь окончательное решение. Я же прекрасно понимаю: мужчины не любят, когда за них решают женщины. Тем более, когда дело касается их так называемой свободы. Как будто свободы не должно быть и у женщин…

— Ясно. Мне все-таки надо подумать, — проговорил Вадим. — И тебе, Наташа, тоже.

— Понимаешь, — она все еще не подняла головы, — просто я боюсь, что с тобой что-нибудь случится раньше, чем это можно предполагать. И тогда будет ужасно, если я не окажусь рядом.

Она замолчала, нервно теребя краешек скатерти. Чашки, так и оставшиеся пустыми, ненужный теперь чайник с жалким, беспомощным сливочником. Блюдца, розетки, вазочки с вареньем. Маленький уютный остров, на котором только и возможно переждать жизненные грозы, укрыться в шалаше, вырыть бомбоубежище.

Здесь не исполняются земные законы, думал он, угрюмо уставившись в окно, за которым не было видно ни двора, ни даже неба. Только черные силуэты деревьев, раскинувших голые корявые ветви, в тщетной надежде защитить, удержать и охранить навсегда. Так же как и она, подумал Вадим, все будет так. Пока в них однажды не ударит молния, и они рухнут на эти окна, занавески, блюдца и розетки с вареньями.

— Ты не понимаешь, да? — наконец сказал он, чувствуя, как слова сухо и остро хрустят на зубах огромными кристаллическими песчинками. — Как я буду здесь жить, у вас? Под вечным присмотром, как прокаженный? Ловить брошенные украдкой сочувственные взгляды твоей повзрослевшей дочери? А потом начну искать и в твоих глазах тревогу, осторожность и — страх? За дочку, за себя, за привычную жизнь? Предлагаешь схорониться за тобой, как за стеной? А эта стена с каждым днем будет незаметно крошиться, разваливаться под напором стрел и таранов. Своих и чужих.

— Да, — согласилась она. — И своих, и чужих. Но больше всего меня беспокоит, что ты думаешь сейчас прежде всего о своих стрелах… и таранах.

— Я не понимаю, что ты говоришь, — в глазах Вадима сквозило недоумение.

— Ты боишься обратить предательство, которое ожидает тебя, против… близких тебе людей. Таких, как мы с Варькой, например.

— Нет, — ответил он. — Тебе, наверное, трудно понять, но я не боюсь предать тебя.

Она испытующе смотрела на него, точно взвешивая его и себя на невидимых женских весах. Но он мерил мужскими.

— Ты всегда будешь готова к обману. К фальши, неискренности с моей стороны. Поскольку всегда все принимаешь прежде всего на свой счет. Но, как знать, может, тем самым ты обманешь и меня? Перепутав жалость с любовью?

«Мне не следовало этого говорить, — подумал он. — Слишком жестоко. Пусть на мне будет этот грех. Поскольку грех мысли — еще не грех поступка. А я не дам ему созреть».

— Хорошо, — сказала она. — Как хочешь. Если так тебе будет легче жить, одному, во тьме — тогда уходи. Но ты можешь вернуться. Я хочу, чтобы ты знал об этом. Мне кажется, что, отвергая теперь, ты только открываешь другую дверь. А она ведет в ту же сторону, что и прежняя.

«Ошибаешься, милая, мне уже не нужно искать никаких дверей. Все ясно и так. А значит, надо бежать. От таких, как ты — милых, хороших и верных. Пришла пора».

Так подумал Вадим. Но, разумеется, вслух произнес совсем иное.

— Ты не поверишь, — сказал он. — Но так будет действительно легче. Нам обоим. Есть люди, которые в болезни ищут не общества и поддержки, а только чтобы их оставили в покое. Наедине со своей болью им легче справиться, чем на людях. И я, похоже, из таких.

— Почему? — теперь уже почти равнодушно спросила она.

Он пожал плечами.

— Может быть, так больше шансов, что зарубцуется. Я, знаешь ли, очень не хочу душевных стигматов. Рано или поздно язвы вскроются вновь и станут еще глубже, болезненнее и зловоннее.

— Очень жаль, — вздохнула она. — Очень.

И он вздохнул, но промолчал.

— Что ж тогда говорить? Все понятно, — сказала Наталья. И это был для него последний шанс повернуть разговор вспять.

Но он уже что-то знал о себе, тревожно прислушиваясь к своему сердцу, чувствуя, как оно замирает от болезненных и пугающих предчувствий.

— Ты извини, но у меня к тебе есть еще одна просьба, — она поднялась из-за стола.

— Хорошо. Конечно, — согласился он. — Я сделаю все, как ты просишь.

— Да не беспокойся особенно, — кивнула Наталья. — Просто Варька очень хотела еще раз тебя увидеть. Может, поболтать немного…. Теперь уже, видимо, напоследок… Мне кажется, она еще не спит.

И она прошла в кухню и плотно притворила за собой дверь. Что ж, в самом деле, где же еще женщина во все века может спрятаться от нелюбви?

Вадим некоторое время смирно сидел за столом.

Потом, сам не зная почему, аккуратно сложил все, к чему прикасался — чашку, блюдце, тарелочку, ложку — в одну стопочку-пирамидку. Встал, не попадая в пушистые домашние шлепанцы и осторожно, стараясь не скрипнуть на предательских половицах, прошел в спальню. Опустился в глубокое, порядком разболтанное кресло и прикрыл глаза козырьком ладони.

В детской горел слабый свет, но сейчас он показался Вадиму слепящим и злым. И, может быть, поэтому девочка не спала.

Глава 30

Огонек

— Ну, что, вы там уже наговорились? — прошептала Варенька. Она свернулась шелковым калачиком под огромным розовым одеялом, поблескивающим в ночном свете, и смотрела на Вадима.

Мужчина кивнул и с наслаждением вытянул ноги. Вадиму они сейчас представлялись бревнами — огромными, бесформенными, сучковатыми, что вытянулись длинной вереницей на самой середине реки, внезапно утратившей течение.

— А ты чего не спишь? — шепнул он, пробуя приноровиться к атмосфере комнаты, погруженной в полутьму. На стене у изголовья теплился крохотный стеклянный светлячок.

— Подслушиваю, — тихо засмеялась девочка.

— И как, получается? — улыбнулся Вадим.

— Не очень, — пожала острыми, худыми плечиками девочка.

— Ты гляди не раскрывайся, — предупредил Вадим. — А то к завтрему не выздоровеешь.

— К завтраку? — снова усмехнулась девочка и важно заметила: — Это не беда. Главное, чтобы к вечеру успеть, до ужина — елку надо наряжать. Я, между прочим, сама в этом году вырезала гирлянду из цветной бумаги. А то надоели эти стеклянные бусы да дождики — древние, ничего в них нет интересненького.

— Дело хозяйское, — кивнул Вадим, не зная, что сказать еще. — Ты хотела меня о чем-то попросить, мама говорила?