Навсегда, до конца. Повесть об Андрее Бубнове - Валентин Петрович Ерашов

и мне казалось это существенным тем более, что об Андрее Сергеевиче написано мало. Конечно, можно было развить и «любовную линию», только в данном случае я не вижу в том надобности. Хотя, понятно, Бубнов не был ни аскетом, ни отрешенным от всего человеческого фанатиком.

Вскоре после Октябрьской революции были пущены такие словечки: «кожаная куртка» и «ускомчел» («усовершенствованный коммунистический человек»). Оба эти обозначения, весьма насмешливые, относились к «комиссарам», якобы не знавшим в жизни ничего решительно, кроме идеи. Все это ерунда, конечно. И любили «комиссары», и страдали, и ревновали, и... Впрочем, смешно доказывать аксиомы.

В начале августа 1906 года из Казанской губернии приехала в Шую член РСДРП с двухлетним стажем Маруся Мясникова. «Перетянула» ее сюда большевичка Вера Любимова, соученица по фельдшерским курсам. Мясникову быстро «засекла» охранка, Маруся перебралась в Иваново-Вознесенск, где жила ее землячка, Надежда Стопани, сестра видного революционера Александра Стопани. Деревянный ее домишко был и конспиративной, и явочной квартирой. В холодной, сырой комнатенке постоянно капала сверху вода, зимой стены промерзали. Одну половину отделили перегородкой, там — стол и железная койка. В другой половине чуть не каждую ночь кто-нибудь оставался, нередко приходилось коротать здесь время и Бубнову, в то время нелегалу, — жил, скрываясь от полиции, в Кохме, за восемь верст, но иногда задерживался тут допоздна, — и Стопани его не отпускала, поила чаем, вели долгие разговоры. Маруся Мясникова среди них, вероятно, чувствовала себя совсем девочкой. Да и на вид она казалась юной — высокая, в длинной, «курсистской» юбке под кожаный ремень, с короткой стрижкой (опять-таки мода курсисток; позже она отпустит косы); ее широко расставленные серовато-голубые глаза смотрели на всех внимательно, и, пожалуй, всех внимательней — на Химика, и это Андрей, как и всякий мужчина, разумеется, замечал.

Виделись они редко, почти все время Андрей проводил в Кохме, случалось и так, что Марусю дома не заставал: она и работала в фабричной лечебнице, и вела марксистский кружок, и подолгу просиживала в читальне. Вот здесь-то подчас и находил Марусю Бубнов, долго бродили по улочкам...

А сочетались законным браком в чистопольской тюремной церкви, в Казанской губернии. Загадочно: почему же так? Мне думается, объяснить это не столь трудно.

Чистополь? Андрей Сергеевич к тому времени находился в Москве. Мария же Константиновна, чистопольская уроженка, прихворнула и отпросилась к родителям «на поправку» в свой купеческий, знаменитый ярмаркой и торговой пристанью прикамский городок. Здесь ее и навестил Андрей, здесь и пошли к венцу.

Но почему в тюремной церкви? Об этом догадаться труднее, однако я попробую. Мне строить предположения все-таки проще, нежели другим: я коренной чистополец и знаю историю и топографию города. А сам факт венчания в тюремной церкви не столь уж маловажен, ибо кого-то может ввести в заблуждение: как же так, ведь Андрей Сергеевич тюремного заключения здесь не отбывал.

В Чистополе тогда имелось шесть православных церквей, и лишь в кладбищенской, там, где полагалось лишь отпевать покойников, не «обкручивали», в остальных же — милости просим (тюремная церковь находилась не в самом остроге, но рядом с ним). Главный городской собор стоял (и по сей день, уже в качестве музея, стоит) над спуском к рыжеватой Каме. Второй храм, не менее красивый, высился на центральной площади, напротив городской думы. Тут и полагалось законным браком сочетаться детям именитых, почтенных горожан. К их числу относился и отец Марии Константиновны. Однако нетрудно себе представить, как именно он был разгневан и тем, что дочка «ударилась в политику», и тем, что жениха выбрала «каторжанина». Тут уж не до пышной, всем напоказ, принародной свадьбы...

Наверное, причина и в том, что «молодые» тоже страх как не любили всякую мишуру и шумиху. «Законное бракосочетание», вся эта официальная церемония нужны им были, как и всем атеистам-революционерам, только для одной чисто практической необходимости: в случае ареста — получать свидания, а если сошлют — поехать вместе.

И наконец, Бубнов, в ту пору «нелегал», никак не мог желать лишней огласки, не хотел, чтоб на его след напали жандармы.

Ну и, может, решили по-молодому и созорничать: тюрьма, дескать, нас повенчала...

А любовь... Наверное, была она, ведь не силком просватали, выгоды от брака ни тот ни другой по своим характерам искать не могли, да и какую выгоду ждать от супруга-подпольщика, без крыши над головой, постоянно в опасности, вечно под угрозой ареста. И семейная жизнь профессиональных революционеров не могла быть спокойной, благоустроенной, тихой, неразлучной, они оба это понимали, конечно. Значит, любовь была, не что иное...

И если в книге этой «любовная линия» отсутствует, то лишь потому, что опять же, рассказывая о герое не придуманном, а реально существовавшем, я не считаю себя вправе здесь более, чем в остальном, придумывать, присочинять, заниматься домыслами и предположениями в самом интимном, в том, чего вообще не следует выносить напоказ.

Любовь, вероятно, была, но после судьба сложилась так, что Андрей Сергеевич и Мария Константиновна расстались. Наверняка им обоим было трудно и больно. Они сумели сохранить взаимные дружбу и уважение. Мария Константиновна и фамилию Бубнова носила, и встречалась с Андреем Сергеевичем и по делам, и по-дружески, и вот это, мне думается, важно...

Итак, в Туруханский край. В кандалах.

В пути освободила их Февральская революция.

Идет 1917 год.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

1

Про Сухановых присяжные остряки сначала выражались так: «ни бе ни ме». Потом кто-то, кажется Александра Михайловна Коллонтай, пустила в ход другое: «и бе и ме». И это было точнее: муж, Николай Николаевич Суханов-Гиммер, юношей ходил в толстовцах, потом ударился в эсеры, после заделался активным меньшевиком, ему частенько и крепко доставалось от Ленина. А жена, Галина Константиновна Флаксерман, была убежденной большевичкой, пользовалась в партии неограниченным доверием, тот факт, что была замужем за Сухановым, никого не смущал: Николай Николаевич был борец честный, взглядов своих не скрывал, но и в охранное отделение тоже не помчался бы ни при какой погоде. Но и у властей всяких, и царских, и теперешних, «временных», Суханов числился вполне благонадежным, и его «профессорская» квартира, по-старопетербургски уютная и удобная во всех отношениях, имела черный ход и, расположенная на Аптекарском острове, в местах окраинных, сделалась для Центрального Комитета большевиков пристанищем и надежным, и приятным: поили вкусным чаем с печеньями и вареньями, предлагали, пока собирались участники заседания, просмотреть книги, альбомы, притом всегда интересные, печатной дряни не держали.

Рассыльная из Петроградского комитета — ее Бубнов почему-то заприметил еще на VI съезде, она там и пол подметала, и бумаги разносила, и бутерброды готовила, — тоненькая барышня, вся восторг и благоговение, дочка Сергея Ивановича Гусева-Драбкина, Лиза,