Жизненный цикл Евроазиатской цивилизации – России. Том 2 - Александр Владимирович Семенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так называемые царские вопросы были результатом работ подготовительной к собору комиссии, в которой главным участником являлся без сомнения митрополит Макарий. Но внутренний характер очень многих вопросов ясно свидетельствует, что программа собора вырабатывалась не вполне в духе митрополита, т.е. при участии лиц другого направления. Митрополит своим благовременно выраженным протестом против посягательств царя на церковное недвижимое имущество отнял у него надежду достичь этого через собор, и при выработке программы собора, конечно, всячески отклонял внимание царя от вопроса о церковно-монастырском землевладении. Несмотря на это, нежелательная для Макария тенденция проявилась очень настойчиво во многих пунктах программы и проявилась в такой форме, которая явно выдает своих виновников – советников царя, принадлежавших к партии нестяжателей. Последние (в данном случае в лице прот. Сильвестра и игумена Артемия) в имущественных и владельческих правах высшей иерархии и монашества видели главный источник нравственных недугов, которыми страдал и тот и другой институт. На эту же почву становится в своей затаенной борьбе с церковными имуществами и царь Иван Васильевич. Резкие обличения монашества и архиерейства, заявленные в царских вопросах, в большинстве случаев подчеркивают злоупотребления черного духовенства, связанные именно с их имущественно хозяйственными отношениями. Поэтому нужно думать, что и недостатки в жизни высшей иерархии и монашества не были бы обнаружены со всей откровенностью, если бы проект соборных деяний составлялся под влиянием только одного митрополита и единомысленных с ним епископов-консерваторов, известных под названием «иосифлян», т.е. последователей идеи преп. Иосифа, игумена Волоколамского, и если бы не был заинтересован этими недостатками сам царь по мотивам государственно-экономическим.
Вопрос об исправлении богослужебных книг был снова поднят на Стоглавом соборе; но, по малому образованию членов этого собора, он оказался совершенно несостоятельным в решении такого сложного вопроса. Церковные книги велено было исправлять по-старому с добрых переводов, которых, однако, и сам собор не мог указать; по-старому же на это дело уполномочивались всякие грамотеи – все протопопы и поповские старосты, что могло повести только к еще большей порче книг. Сам собор показал образчики крайне неудачных исправлений, указав, например, читать в эктениях: «о архиепископе нашем честнаго его пресвитерства и диаконства», «сами себе и друг другу», и прочее, или в символе веры: «и в Духа Святаго истиннаго и животворящаго», а также указав двоить «аллилуйю». После этого строгое определение собора – неисправленных книг ни продавать, ни покупать, ни употреблять в церквах – не имело уже, разумеется, никакого значения. Спустя немного времени после Стоглава приходилось думать уже не об исправлениях в книгах, а только о предотвращении в них новых описей и недописей; с этой целью и появилась в Москве первая типография.
Таким образом, собор 1551 года действительно достиг своей универсальной цели: он подверг пересмотру все стороны русской церковной жизни, чтобы очистить ее по возможности от всех ее недостатков. Он составил ряд исправительных предписаний относительно епархиального управления, епархиального суда, жизни высшего и низшего духовенства, монашествующих и мирян. Не все, конечно, постановления собора были удачны, но очень многие из них могли быть подлинно благотворны, если бы действительно проведены были на практике. К сожалению, историки констатируют тот печальный факт, что этого на самом деле не случилось, и застарелые недуги церковной жизни остались в прежнем своем виде. Хотя в предисловии к соборному уложению и сказано, что по зову царя русские епископы охотно и быстро стеклись на этот собор «как небопарные орлы», но, видимо, эта поспешность была чисто внешняя, а подлинного желания исправить Русскую Церковь, начиная с самих себя, у них не было. Во всяком случае, величие и важность Собора 1551 года этим не уничтожается.
70.4. Отношения между Константинопольской и Русской Церквами
Век XIII явился особым, переломным и для истории Византии и для истории Руси, принеся серьезные изменения в жизни как обоих государств, так и обеих Церквей. В течение трех столетий с XIII по XV век произошел ряд катастрофических, по своим последствиям, событий, потрясших две православные державы. Первая катастрофа разразилась над Византийской империей 13 апреля 1204 года, когда западноевропейскими рыцарями, участниками IV крестового похода, организованного папой римским Иннокентием III, был захвачен и разграблен Константинополь. По Византии был нанесен сильнейший удар: греческая империя «ромеев» перестала существовать; ее стольный град, Константинополь, оказался столицей очередного государства крестоносцев – Латинской Романии. Новый патриарх Константинополя, венецианец Фома Морозини, был назначен римской курией. Правивший предстоятель Константинопольской Церкви, патриарх Иоанн Х, эмигрировал в Болгарию, а его преемник Михаил Авториан был избран на патриарший престол в 1208 году в Никее – одном из крупнейших греческих центров, образовавшихся после распада империи. С тех пор и до 1261 года, когда никейский император Михаил Палеолог освободил Константинополь и восстановил Византийскую империю, центр патриаршества находился в Никее. Именно патриархи Никеи были признаны православным миром, в том числе на Руси, в качестве истинных преемников патриархов, священнодействовавших в Константинополе. Считалось, что они находятся там в изгнании.
Характер взаимоотношений Русской и Константинопольской Церкви в этот период раскрывает А.В. Карташев: «Христианство перешло к нам от греков еще в ту эпоху, когда в церковной практике Востока царило большое разнообразие обрядов. Пока русский народ в течение домонгольского периода только еще вживался в новую христианскую религию и глядел на все глазами своих учителей-греков, до тех пор и разнообразие церковно-богослужебного обряда не смущало ни одного заинтересованного религией сердца. С наступлением дальнейшего периода нашей истории, когда русские уже сроднились с церковной жизнью, заинтересовались ею и стали «сметь о ней свое суждение иметь», а между тем, оставались людьми еще примитивно просвещенными, – тогда неизбежно должно было произойти то, что свойственно вообще наивной религиозности, т.е. смешение в христианстве внешности с его внутренним содержанием, отожествление обряда с догматом. При такой точке зрения разница в обряде становилась уже нетерпимой, как внутреннее противоречие в самом православном вероучении. А так как предшествующая, разнообразная практика в обрядах создала в некоторых случаях разницу между русскими и греками, то русские, поздно обратив на этот факт свое внимание, нашли в нем для себя камень преткновения и соблазна и задали себе вопрос: кто же виноват в отступлении от чистоты православия, русские или греки? Выступив
