Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин

часто падал на открытую книгу. Тем не менее, это было частью жизни Уилер-стрит – посещать клубы по интересам, так что мы их посещали.

Меня не интересовало ни шитье, ни кулинария, поэтому я записалась в танцевальный клуб, но даже здесь потерпела неудачу. Я была очень хорошей танцовщицей в России, но здесь все танцевальные шаги были другими, и у меня не хватило смелости пройти по скользкому полу в центр зала и отплясывать перед учителем. Когда я ретировалась в уголок, чтобы поиграть в домино, я внезапно начинала стесняться своего противника, и мне никогда не удавалось выиграть партию в шашки, хотя раньше я обыгрывала в них даже своего отца. Я пыталась подружиться с маленькой девочкой, которую знала в Челси, но она была равнодушна к моим знакам внимания. Она жила на Эпплтон-стрит, и была слишком аристократичной, чтобы водиться с кем-то с Уилер-стрит. Джеральдина изучала ораторское искусство, носила алый плащ с капюшоном, и мало-помалу выходила на сцену. Я признавала, что её чувство превосходства было обоснованным, и ещё дальше забилась в свой угол, впервые осознав свою убогость и низкое положение.

Я наблюдала за танцующими, пока не могла больше этого вынести. Одолеваемая чувством одиночества и никчёмности, я выскальзывала из комнаты, стараясь не встретиться взглядом с учителем, и шла домой писать меланхоличные стихи.

Что на меня нашло? Почему я, такая уверенная в себе и амбициозная, вдруг стала застенчивой и кроткой? Почему, претендуя на то, чтобы быть увековеченной в энциклопедии, я вдруг оробела перед алым капюшоном? Почему я, ещё вчера бывшая сорванцом, вдруг сочла своих приятелей глупыми, а игру в прятки скучной? Я не знала почему. Я только знала, что ощущаю одиночество, тревогу и обиду, и шла домой, писать печальные стихи.

Я никогда не забуду узор на красном ковре в нашей гостиной, – мы обзавелись им в Челси – потому что я часами лежала на животе на полу и писала стихи на скрипучей грифельной доске. Доведя свои стихи до совершенства, я переписывала их на знаменитую бумагу в синюю линейку и, убедившись, что написала действительно очень грустную поэму, я чувствовала себя лучше. Это происходило снова и снова. Я бросила танцевальный клуб, перестала общаться с маленькими сорванцами, я чаще писала меланхоличные стихи и на душе становилось легче. Стол в центре комнаты стал моим кабинетом. Я много читала, предавалась мечтам между главами и писала длинные письма мисс Диллингхэм.

Какое-то время я писала ей почти каждый день. Это было, когда я обнаружила в своём сердце такую бездну скорби, что была не в силах облечь её в рифму. И, наконец, наступил день, когда я не могла больше выразить своё горе ни в стихах, ни в прозе, и я умоляла мисс Диллингхэм прийти ко мне и выслушать мои печальные откровения. Но я не хотела, чтобы она приходила в дом. Дома невозможно было уединиться, я бы не смогла говорить. Согласится ли она встретиться со мной в парке Бостон-Коммон* в назначенное время? Придёт ли она? Она была преданным другом и мудрой женщиной. Она встретилась со мной в Бостон-Коммон. Был унылый осенний день, – правда ли моросил дождь? – и мне было холодно сидеть на скамейке, но меня до мозга костей пронизывало осознание масштаба моих бед и романтической природы свиданий. Кто из тех, кто в детстве хотя бы наполовину отдавал себе отчёт в происходящем, не знает, о чём свидетельствовали все эти симптомы? Мисс Диллингхэм поняла, в чём дело, но мудро не стала намекать мне на то, что знала мой диагноз. Она позволила мне выговориться, сохраняя серьёзное лицо. Она не умаляла значение моих проблем – я выдвинула конкретные обвинения против моего дома, членов моей семьи и жизни в целом; она не говорила, что я переживу их, что каждая взрослеющая девочка страдает от приступов меланхолии; что я, по сути, маленький гусёнок, расправляющий крылья перед полётом. Скорее она сказала мне, что нужно проявить благородство и мужественно переносить свои печали, утешать тех, кто меня раздражает, жить каждый день полной жизнью. Она напомнила мне о великих мужчинах и женщинах, которые страдали и преодолевали свои трудности, продолжали жить и работать. После встречи с ней я вернулась домой необычайно умиротворённой, моя мелочность и чувство неловкости были сокрушены вкрадчивым обаянием её серых глаз, ловящих мой взгляд. Это, или нечто подобное, повторялось не раз, как известно любому, кто присутствовал при медленном рождении своей зрелости. С того самого дня и в течение нескольких лет, я плакала и смеялась невпопад, вставала на цыпочки, чтобы достать звезды с неба, безудержно любила и ненавидела, выдвигала теории о судьбе человечества и не имела ни малейшего представления о том, что творилось в моей собственной душе.

Глава XV. Запятнанные лавры

В промежутках между страданиями от болезни роста я, конечно же, всё ещё была маленькой девочкой. И вот маленькая девочка, во многом незрелая для своего возраста, закончила гимназию и получила диплом с отличием через четыре года после прибытия в Бостон. Уилер-стрит признает пять великих событий в жизни девочки: крестины, конфирмация, выпускной, свадьба и похороны. Все эти мероприятия требуют от героини нарядной формы одежды, и нарядное платье у неё обязательно будет, независимо от того, влезет ли семья из-за этого в долги. Даже если девочка круглый год ходила в школу в лохмотьях, на выпускном она неожиданно вырывалась из кокона, расправив великолепные крылья. Элегантные муслиновые платья, юбки с кружевной отделкой, лакированные туфли, изящные шляпки, перчатки, зонты, веера были у каждой девочки. Мать, которая годами драила полы, чтобы дочь могла ходить в школу, не могла допустить того, чтобы в самом конце долгого пути той было стыдно из-за отсутствия красивого платья. Так что она давала детям меньше масла, работала по ночам, брала деньги в долг и задерживала арендную плату, зато в день вручения дипломов она чувствовала, что все труды окупились, когда видела свою Мами такой же прекрасной, как и любая другая девочка в школе. И дабы сохранить для потомков это триумфальное зрелище, после церемонии она вела Мами фотографироваться у причудливого столика с дипломом в одной руке, букетом в другой, и перчатками, веером, зонтиком от солнца и лакированной кожаной обувью, выставленными напоказ. Поистине, причуды бедняков достойны изучения. Но когда я увидела себя в день окончания школы разодетой, словно принцесса, я восприняла это вовсе не как причуду, а как исполнение предначертанного мне звёздами при рождении. Оборки, кружева, лакированная кожаная обувь