Апокалипсис - Джон Адамс

— Все хорошо, — сказала она им. — Вы тоже поедете с нами.

Она подняла их обоих, подхватив на руки. Они были такие легкие. Хватало ли им пищи?

Мальчик закрыл ей рот ладошкой, но она отодвинула от него лицо.

— Со мной можно разговаривать, — сказала она ему. — Пока никого нет рядом, можно.

Она опустила мальчика на переднее сиденье машины, и он сам, без всякой просьбы, подвинулся, освобождая место для сестры. Когда они оба сидели в машине, Рай наклонилась к окну, глядя на них, видя, что теперь они не так сильно испуганы и смотрят на нее не только с опаской, но и с любопытством.

— Меня зовут Валери Рай, — сказала она, с наслаждением смакуя слова. — И со мной вы можете говорить.

Кэрол Эмшвиллер

Убийцы

Перу Кэрол Эмшвиллер принадлежат шесть романов и более сотни рассказов, которые публиковались в многочисленных антологиях и журналах, а также выходили в различных сборниках, самый последний из них "Я живу с тобой" ("I Live with You"). На протяжении своей карьеры, длящейся уже пять десятилетий, Эмшвиллер становилась лауреатом премии "Небьюла", Всемирной премии фэнтези и премии Филиппа Дика. В 2005 году писательница была удостоена Всемирной премии фэнтези за вклад в развитие жанра. В 2007 году вышел ее новый роман "Секретный город" ("The Secret City").

Кэрол Эмшвиллер невольно задается вопросом, не развалится ли наша цивилизация на части прямо завтра. Однако привыкшая к простой жизни — масляным лампам, пешим прогулкам, ручным насосам и стирке с помощью допотопной стиральной доски, — писательница едва ли может сказать, что эта вероятность ее пугает. И хотя Эмшвиллер, конечно же, не мечтает об апокалипсисе, она утверждает, что писать о деградации и разложении так же занятно, как и о будущем, полном различных изобретений и технических новинок.

Рассказ "Убийцы" является своеобразным протестом Эмшвиллер против войны в Ираке. Американцам было сказано, что они сражаются с террористами там, чтобы не пришлось сражаться с ними у себя дома. Писательница размышляет, что же произойдет, если подобная война все-таки развернется на территории Америки.

Многие ушли из-за недостатка воды. Не знаю, где они отыщут место, где дела обстояли бы лучше. Некоторые же из нас чувствуют себя здесь спокойнее, чем в любом другом месте. Да и уже задолго до того, как война закончилась, было трудно собраться и уехать куда-нибудь. Бензина для гражданских не было. А очень скоро его не стало вообще.

После того как разбомбили наш нефтепровод (а для этого было достаточно одного человека с гранатой), мы перебрались выше по склону и прокопали канавы, чтобы вода протекала возле домов. Нам приходится таскать домой воду в ведрах и выносить помои на задний двор. Но вода, но крайней мере, орошает огороды и фруктовые деревья. В теплую погоду мы купаемся в наших ирригационных сооружениях, в прохладную — обтираемся дома, над раковиной, хотя прохладной погоды теперь почти не бывает.

Ко времени переезда выше по склону большинство все равно уже ушло. И разумеется, ушли все сильные мужчины, так что нам, женщинам, пришлось переезжать самостоятельно, причем без лошадей или мулов. Враги угнали их, убили или покалечили, чтобы сделать нашу жизнь еще труднее.

Никакого электричества, хотя кое-кто из женщин считал, что нам удастся устроить коллекторную ловушку на дамбе и вырабатывать ток. До сих пор никто не удосужился ее устроить. Надо сказать, все это тревожит меня совсем не так сильно, как вам могло показаться. Мне всегда нравилось ходить пешком, а дома мы пользовались сальными лампами и свечами, дававшими мягкий уютный свет.

Наш дом и так стоял выше того места, где когда-то находился город. И это было кстати, потому что я не собиралась никуда переезжать. Мне хотелось, чтобы брат мог вернуться в наш прежний дом. И кроме того, я не смогла бы перевезти мать.

За нашим задним двором когда-то располагался Департамент вод и электричества, потом участок Управления лесами, потом пустошь Джона Муира. Теперь город переехал выше нас, и, разумеется, не существует ни Департамента, ни Управления.

Из нашего дома открывается прекрасный вид. Прежде мы часто сидели на крыльце и любовались горами. Теперь, когда все переехали повыше, у всех из дома открывается прекрасный вид.

Город внизу пуст. "Вонз" и "Кмарт" превратились в разграбленные мародерами большие сараи. Здесь у нас только одна маленькая лавчонка, где мы продаем друг другу свои овощи, свое шитье и вязанье. Главным образом носки. В наше время трудно достать носки. До войны мы были столь расточительны, что никто их не штопал, ну а теперь мы не только штопаем, а еще и надставляем переднюю часть и пятку на новых носках, прежде чем надеть их.

Мы перевезли наверх небольшую библиотеку. На самом деле книг в ней далее больше, чем раньше. Мы привезли все книги, какие сумели найти, и наши, и тех, кто ушел. Библиотекарь нам не нужен. Все честно возвращают их на место.

У нас есть маленькая больница, но нет врачей, лишь пара медсестер, слишком старых, чтобы их могли мобилизовать. Им уже за семьдесят, а они все еще работают. Учат новых медсестер. Но вот медикаментов вовсе нет. Только то, что можно приготовить из местных трав. Мы ходили к индейцам-паиутам, чтобы узнать больше про растения. У паиутов тоже есть пара сестер, которые время от времени приходят нам помочь, хотя у них в резервации полно своих забот. Они тоже перевезли резервацию выше в горы и больше не называют ее резервацией.

Теперь у нас город женщин. Полный предметов женского мастерства и искусств… Лоскутное шитье, вязаные свитеры… Женщины выполняют и тяжелую работу. У нас есть прекрасная бригада кровельщиков и плотники…

Многие женщины ушли на войну вместе с мужчинами, но мне пришлось ухаживать за мамой еще до того, как ушел брат. Она была не совсем уж больна, просто была очень жирная и попивала. Ноги у нее выглядели ужасно, сплошь в варикозных венах. Ходить ей было больно, поэтому она и не ходила. Когда началась война, она почувствовала себя немного лучше, потому что всего стало не хватать, хотя домашнего пива было полно. Но ходить она все равно не могла. Или не хотела. Мне кажется, у нее совершенно атрофировались все мышцы. Ухаживать за тем, кто не может ходить, — это мне кажется вполне естественным. Я и делала это с тех пор, как себя помню.

Теперь, когда матери не стало, у меня появилась возможность заняться чем-нибудь. Если бы я была уверена, что война все еще продолжается, то пошла бы сражаться. Однако создается впечатление, что война закончилась. Может быть. Я не знаю наверняка, чем она закончилась и закончилась ли вообще. У нас нет способа выяснить это, но уже довольно давно не происходит ничего такого, что мы заметили бы. Над головой ничего не летает. Даже ничего допотопного. Не то чтобы у нас когда-то происходило нечто такое, о чем стоит упоминать. Если не считать подрыва нашего нефтепровода и краж провизии, никому до нас нет дела.

Однако именно так и шла эта война, без явного начала и без явного конца. Войны теперь не такие, как прежде, когда есть две противостоящие стороны. Враг был среди нас задолго до того, как все началось. В настоящей старомодной войне с нами они бы ни за что не победили, они были слабые, с отсталыми технологиями, однако и отсталые технологии достаточно хороши, если их много. Было непонятно, кому верить, и непонятно до сих пор. Наша сторона поместила всех, кого только возможно, в лагеря для интернированных, практически каждого, у кого были черные глаза и волосы и смуглая кожа, но нельзя же пересажать всех. Потом война тянулась так долго, что мы выработали все свои ресурсы, зато у них ресурсы имеются до сих пор, а саботаж предотвратить невозможно. Они сбежали из лагерей. На самом деле просто ушли. Охранники к тому времени тоже уже ушли.

Многие из этих мужчин скрываются в наших горах. Обе стороны пришли сюда, спасаясь от всего. Они отшельники. Они не верят никому. Некоторые из них продолжают воевать друг с другом и здесь. Это так же скверно, как оставшиеся после войны минные поля. Все эти люди пострадали, физически или душевно. Большинство из нас тоже, наверное, только мы этого не сознаем.

Где-то в горах может оказаться и мой брат. Если он уцелел, то должен прийти сюда. Он любит это место. Здесь он охотился, ставил капканы и рыбачил. Он умеет выживать в одиночку, и я знаю, он сделает все возможное, чтобы вернуться.

Большинство этих мужчин не спускаются к нам, даже когда голодают, мерзнут или болеют. Те, что спускаются, приходят воровать. Они уносят наши помидоры, кукурузу и редис. Вещи тоже пропадают. Кухонные ножи, ложки, рыболовные крючки… И конечно же, вязаные свитеры и носки… Эти ненормальные живут даже выше, чем мы. И наверху по-прежнему холодно.

А они ненормальные. Вот теперь один из них убивает других и сваливает тела на краю деревни. Все погибшие убиты выстрелом в спину деревянным арбалетным болтом. Те красиво выточены и отшлифованы. Надеюсь, убийца не из тех, кто сражался на нашей стороне. Хотя подозреваю, что стороны уже не имеют значения.