Рыцаря заказывали? - Людмила Сурская

Костя шёл с заложенными за спину руками, угрюмо глядя в спину конвоиру. Он уже понимал, что теперь нельзя быть уверенным- ни в любви, ни в дружбе. Именно эта мысль причиняла ему боль. Но надежда на чудо в самой глубине сердца вопреки всему жила. Грохот шагов по коридору носился от стен к потолку. Его вели на очередной допрос. Он ненавидел этот большой кабинет, с широкими тёмными портьерами и надеялся на него. Половинка окна была открыта, и ветер шевелил ткань точно живую. Пожалуй, Костя был рад этому открытому окну. Страшно не хватало воздуха, хотелось дышать. Хоть глоток, два… Не иначе как решётка на окне даёт эффект заглушки. Ему неприятен был массивный стол с настольной лампой и толстой чёрной картонной папкой с надписью и номером. А ещё человек сидящий за этим столом… Должно быть он считал, что занят очень важным делом истязая здесь людей… Их бы опыт знания и сноровку, да на благо страны. Мутное время, мутные люди. Но неужели же это так и останется всё неизвестным? Должны же когда-то разобраться.

Чтоб впредь не хотелось ему докапываться до правды, доказательства его виновности выбивали чудовищной жестокостью. Главное — найти зацепку, какую можно найти. А там уж дело нарастёт как на дрожжах. Мучили. Били. Много били и жестоко. Усердствовали по четыре человека. Перестраховывались. Боялись. Здоровый же. Зря дрожали. Он всё понимал и желал одного — выстоять. Угнетало то, что есть силы, здоровый же лоб, но не ответить на унижение, не защититься нельзя. Приходилось терпеть. Для мужика — это вешалка. Всегда готовое к обороне тело и мозг приходилось держать в тисках. Чтоб был сговорчивым, били молотком по пальцам. Загоняли иглы под ногти. Выводили расстреливать. Рядом падали убитые, а он стоял. Не давали спать. Доставали светом. Морили жарой. Пришёл с допроса, а в камере духота. Что такое? Хвать за батарею, а она огненная. Немного не так. Батареи в узкой камере с парашей в углу и ржавой раковиной, как таковой нет. Трубы замурованы в стену. Но смысл пытки от этого не меняется. Подлецы. Пытаются сломить жарой. Протестовать бесполезно. Он был в жутком состоянии. Нет, они его не одолеют. Пусть жмут, терзают — не свернуть им его! Не обломится им ни-че-го! Нельзя допустить, чтоб закипавший гнев кинул его на мучителей или душа и разум захлебнулись сознанием собственного бессилия. Бывает, человек запутывается и ломается. Давно понял: когда бывает трудно, нельзя проявлять слабость. Если уступить себе раз, уступишь и второй… Нельзя, чтоб впереди маячила чёрная дыра. Надо держаться. Он снял с себя всё и лёг на цементный пол. Из трёх ярусов кровати молчаливыми скелетами смотрели на него. Взору открылся вогнутый массивный аркой высокий потолок. Окошечко в двери отвалилось. В коридоре послышался топот сапог. В камеру ворвались конвоиры. Подняли на стул и туго привязали, обмотав верёвкой вокруг живота, принялись бить.

Первые месяцы были трудными. Даже жуткими. Требовалось привыкнуть к лязгу замков, к топоту сапог по узким подвесным железным лестницам и не свободе. Понять в чём обвиняют не возможно. Какой-то бред. Шпионаж в пользу японской, польской разведок. Приплели большевика Юшкевича. Об его существовании знали только близкие и те кто знаком с его рекомендацией для Рутковского в партию. О том, что он погиб в боях за Советскую власть не знал никто. Картина скверная вырисовывалась. Мерзко. Для себя решил, держаться- не виновен. Отрицая все предъявленные ему обвинения, упорно стоял на своём — не виновен. Всё ложь. Пытками и истязаниями пытались выбить лживые признания. Оклеветать себя, людей. Он так и не понял каким образом он оказался во всё это замешанным. Было жутко, казалось, что силы на исходе. От страха за семью и одиночества: думал, не выдержит. Ломило измученное побоями и пытками большое тело, болели сломанные рёбра и кружилась от сотрясения мозга голова. Но при новом допросе поднявшаяся из глубины злость, давала силы и терпение. Только б не погибнуть в этой мясорубке. Только б отпустили, ведь его не в чем обвинить… Потом отстали. Резким и безразличным голосом зачитали обвинительное заключение. Но суда он так и не дождался. Потянулись суматошные ночи, во всех следовательских кабинетах шли допросы, шум, крики избиваемых, топот сапог. Теперь он всё это слышал. Каждый следователь старался превратить заключённого в толстый том показаний. С ним такой номер не прошёл. Они ничего не выбили из него. Ни одного человека с его помощью не арестовали. Спал он там плохо. Тоска не давала. Ворочался с боку на бок, думая, при тусклом освещении, о прошлом, настоящем и будущем, если оно у него будет, конечно. Вспоминал о том, как они с Люлю жалели арестованных по какой-нибудь нелепице знакомых, не подозревая, что и их горе стоит у дверей. Переживал за то, что арестами выбиты из строя лучшие, преданные люди. Это горе всей страны, а не кого-то лично. Он что — песчинка. А вот армия обезглавлена. Да и промышленность не меньше. Думал много, но язык не распускал. Вспомнив жену, ужаснулся:- "Только бы не тронули её и дочь". Зная, что делают тут с жёнами заключённых, велел действовать по плану, уехать подальше, исчезнуть… Но Юлия проявила строптивость и переехав на окраину долго торчала рядом с ним мозоля палачам глаза. Ему радостно и тревожно. Её образы мелькали в мозгу, как кадры из кино… восторженная девочка в театре, сжигаемая девичьим таинством невеста, решительно смелая, перевязывающая его в бою женщина…и тот их последний танец… Мужики рассказывали, что если красивая, то будут торговаться за её тело, его свободой и обещать скосить срок. В пору сойти с ума. Люлю красивая и молодая. Когда она склонялась над ним, он вдыхал аромат её духов и кожи, теряя над собой контроль. Он помнил каждый изгиб её тела. Как хорошо он его знал: тонкая талия, чуть раздавшийся при родах таз, стройные ноги, точёные руки, чудная шейка и прелестная головка. Сколько раз оно заставляло забыть его на каком свете он находится. Многие мечтали отбить её у Рутковского, но губа тонка. Эти воспоминания имели горький привкус. Ясно, что её пребывание в городе опасно. Он выдержит всё, лишь бы она не поддалась на уговоры. Он на стенку лез представив её в объятиях другого. Да, что угодно пусть творят с ним, только не это с Люлю. И только выйдя из "крестов" узнал, что умненькая Юлия наряжалась при походах к следователю в невзрачненькую бабёнку, а с посылками ходила к окошечку Адуся. А там, привалившись к стене, закрыв глаза, вспоминал прошедшие счастливые годы, как Люлю ленивым движением поправляет свои пышные волосы, как осторожно натягивает на стройную ножку чулки… Воспоминания такие яркие… Он бьётся головой об стену и сходит от того видения с ума.

А равнодушное время крутит себе по часовой оси стрелки. Жизнь за стенами "крестов" не стоит на месте. Обидно — на долго выбили из колеи. А ведь мог бы, если б ни эта тюремная дурь, быть полезным стране. Тем более мелькала информация о добровольцах, едущих в Испанию для защиты республики. Горела испанская земля. Стонало и кровило озеро Хасан и полыхал Ханхин — Гол. Мог бы, но по чьей-то милости не был. Обида страшная. Какой же он предатель, изменник, шпион и антисоветчик. Рассеянно про себя даже посмеялся. Где-то в глубине проскреблось, а не за то ли, чтоб не попал на Хасан и Ханхин — Гол его сюда упекли? Ведь именно он был в Монголии инспектором и Маньчжурию тоже прошёл. Знал неплохо те края и дела. Опять же с китайцами пришлось повоевать, конфликт с белокитайскими бандитами без него не обошёлся? Тогда, это означает только одно, его убрал враг, тем более обязан выдержать и выйти отсюда. Так было легче переносить унижения. Знать, что засадил враг, а не своя родная власть, за которую рвал жилы и не щадил жизни, давало надежду и терпение.