Под крыльями — ночь - Степан Швец

Сзади послышался лай собак, и он ускорил бег. Собаки всё ближе, слышны крики людей. Погоня! Больше всего Евгений боялся быть затравленным собаками. Уж лучше смерть от пули.

Опасность приближалась. На небольшой высоте над головой пролетал самолет. Звук его моторов заглушал лай собак. Далеко ли? Но тут — непредвиденное: самолет сбросил единственную бомбу (может быть, она у него зависла), бомба разорвалась позади беглеца и, странно, — лай собак и крики вожатых прекратились. Для большей безопасности он продолжал бежать. Только бы не догнали…

Путь ему пересекала шоссейная дорога. Гончаров залег в кустах, отдышался и стал осматриваться.

По дороге изредка проезжали автомашины. Прямо над головой взлетали самолеты — где-то рядом аэродром. По ту сторону шоссе — чистое поле. Начинается рассвет. Гончаров решил передневать в молодом ельнике у шоссе, так как другого укрытия поблизости не было.

Куртку и брюки он вывернул наизнанку искусственным мехом наверх — под цвет весенней почвы. Осмотрел оружие. Оказалось, что пистолет без обоймы, она потерялась. Вставил запасную, поставил пистолет на боевой взвод и замаскировался.

Обожженное лицо болело всё сильней. Кожа покрылась волдырями. Чувствовал, что поднялась температура. Но ни разу не застонал. Лежал, осматривался.

Совсем рядышком находилась зенитная батарея, около орудий возились немцы. С наступлением утра движение по шоссе стало более интенсивным. Автомашины двигались в сторону Берлина.

К вечеру летчика начало лихорадить, хотелось пить. Лицо еще больше распухло. Едва стемнело, Гончаров подполз к обочине и, улучив момент, пересек дорогу. Долго полз по пахоте, затем поднялся и побежал.

Четверо суток пробирался Гончаров к линии фронта. Ночью шел, а с наступлением рассвета выискивал укрытие и ждал темноты. Местами он шел в полный рост, местами пригнувшись. Делал короткие перебежки, а затем залегал, прислушивался. Иногда двигался ползком, стараясь быть незамеченным.

Какую силу воли, какое мужество нужно иметь, чтобы в таких нечеловеческих условиях так упорно стремиться к своим! За эти четверо суток во рту у него не было ни крохи, ни росинки. Впрочем, есть он всё равно не мог бы: распухший от ожогов рот не раскрывался.

На пятые сутки к вечеру он отчетливо услышал отдаленную стрельбу. Значит, линия фронта близко. Когда стемнело, вдали на фоне ночного неба зажглось зарево.

Еще днем Гончаров заметил впереди, километрах в трех, лесок. Добрался туда только к утру. Это оказался молодой соснячок — даже укрыться негде.

Фронт был почти рядом. С наступлением утра завязался ожесточенный бой. Нужно было искать укрытие понадежней, но сил больше не было. Нестерпимая боль во всем теле, полное истощение, слепота, одиночество и беспомощность довели Гончарова до крайнего отчаяния. Он решил покончить с собой, чтобы не попасть живым в руки врага. Но это была минутная слабость. Нет, надо бороться до конца. Рукояткой пистолета вырыл в рыхлой земле углубление, лег. В полузабытье воображение рисовало ему картины встречи с врагом и последней схватки. Вот немцы приближаются, окружают его. Впереди эсэсовец с выпученными глазами, в фуражке с высокой тульей и в длинной шинели. Его тянет на поводке огромная овчарка. «Нагнали всё же, проклятые…

О, сколько их! У меня даже патронов не хватит на всех. А один нужен для себя».

Для верности подпустить их поближе. Фашисты с овчаркой почти рядом. Гончаров выхватывает пистолет, прицеливается, нажимает спуск — выстрела не слышно. А эсэсовец рядом, уже слышно его тяжелое дыхание. Последнее средство — рукоятка пистолета. Он замахивается, а вместо пистолета в руках оказалась лопата с хорошо выточенной ручкой. Гончаров изо всех сил опускает лопату на голову фашиста. Взрыв!

…Гончаров очнулся, раздвинул руками веки глаз. Почти рядом взорвалась бомба и пролетел, удаляясь, сбросивший её самолет — штурмовик ИЛ-2.

Оказалось, что в этом сосняке почти рядом стояли немецкие батареи противотанковых пушек, их и бомбил советский летчик. Только теперь понял Гончаров, что он находится вблизи передовой гитлеровцев.

Минут через сорок у противника началась паника. Немцы отступали. Прямо на Гончарова бежало четверо. Он приготовил, пистолет. Но немцы немного отклонились и пробежали метрах в пятнадцати. Стрелять он не стал.

Фашисты окопались позади Гончарова затеяли стрельбу.

Прямо над Гончаровым и с той и с другой стороны свистели пули, где-то вдали ухали взрывы.

Когда стемнело, стрельба поутихла. Гончаров пополз на восток, прислушиваясь к каждому шороху. Настал самый ответственный момент. На кого он наткнется — на немцев или на своих?

Невдалеке послышалась русская речь. Гончаров поднялся на ноги. Его окликнули:

— Стой, кто идет?

Он хотел ответить, но получилось что-то невнятное. Оказывается, говорить он не мог: губы распухли и не двигались.

Гончарова осветили фонариком, и вид его поразил бойцов: обгоревшее лицо, распухшие губы. Одежда вывернута наизнанку, испачкана грязью. Они рассматривали его, держа оружие наготове.

Чувствуя, что говорить не сможет, Гончаров вынул из кармана документы и протянул советскому солдату, Стоявшему поближе.

— Братцы, это свой!

Его окружили, совали еду, фляжку. И тут летчик впервые позволил себе потерять сознание…

Так Евгений Гончаров закончил свою боевую деятельность в Великой Отечественной войне. Из госпиталя он вернулся в свою часть уже после Победы.

Через некоторое время вернулся и штурман Саша Згеев. Стрелок Осин погиб смертью храбрых. А преданный экипажу наземный друг — техник самолета Федор Романович Привалов еще долго оплакивал свой самолет, сбитый, как назло, почти перед самым окончанием войны.

Последний боевой вылет

Мой последний боевой вылет был связан с операцией по прорыву нашими войсками Кюстринской обороны противника.

Накануне меня и штурмана Константина Панова вызвали в штаб дивизии. Поставленная перед нами задача состояла в следующем. Нам поручалось лидировать в группе самолетов дивизии. Цель — военные объекты населенного пункта Фюрстенвальде. Мы должны были поразить цель 16 апреля 1945 года ровно в 6.00. Бомбометание минутой раньше или минутой позже, предупредили нас, будет считаться невыполнением боевого задания.

Впервые за всю войну я встретился с таким жестким условием. Оно объяснялось тем, что бомбометание первого самолета в 6.00 было сигналом наступления наземных войск.

Наибольшая трудность заключалась в том, чтобы выйти на цель точно к указанному времени. Погода стояла безоблачная, но видимость была плохой, мешала дымка. Тем не менее штурман по каким-то только ему известным признакам установил, что мы прибываем на цель на семь минут раньше. Мы развернулись вправо на 90 градусов, прошли три минуты, повернули обратно и, погасив излишек времени, продолжали полет.