Кто-то,с кем можно бежать - Давид Гроссман

Она пошла посмотреть на Шая. Он не спал и попросил у неё воды. Напившись, он лёг, посмотрел на неё и попросил прощения за всё, что он делал и говорил. Потом очень тихо, с леденящей трезвостью, сказал, что без музыки его жизнь теряет всякий смысл. Тамар объяснила, что на этом этапе он, конечно, не сможет играть так, как раньше, но через месяц-другой и это вернётся вместе со всем остальным. Он покачал головой и сказал, что она себя обманывает, но у него нет никаких иллюзий.

- Почему ты не даёшь мне умереть здесь? – спросил он, и она постаралась, чтобы он не почувствовал, что творится с ней при этих его словах:

- Ты ещё не понял, Шерлок, – она заставила себя улыбнуться, - что я не дам тебе упасть? Что, что бы ты не сделал и как бы ты не старался, я пойду за тобой и поддержу тебя? Ты ещё не понял, что у тебя нет выбора? – их взгляды долго держались друг за друга, и только они двое могли понять то, что было сказано молча, без слов, как всегда, с детства, как будто они были близнецы, два ключа от одного сейфа.

- Ты, правда, будешь меня беречь?

- А ты как думаешь?

- Думаю, да. – Он глубоко вздохнул, расправив тощую грудь, и она знала, что это самый большой подарок, который он может ей дать. – Ладно, - прикрикнул он на неё окрепшим голосом, - пусть скрипки играют потише, принеси-ка мне фрукты или что-нибудь, я умираю с голоду, и иди к своему другу, иди, ну, я же вижу, как тебе не терпится к нему пойти, я тут сам управлюсь.

Она вернулась к Асафу и коротко сообщила ему, что Шаю немного лучше. Несколько минут они сидели молча. Тамар чувствовала, что чем лучше становится Шаю, тем больше места освобождается в ней для Асафа и для себя тоже, для всего того, о чём до этого даже думать было нельзя.

Она рассказала ему о Шели, о её радости жизни, обаянии и юморе и о её саморазрушении. Она говорила почти час без передышки, и Асаф слушал. Она рассказала, как Шели пришла к ней на помощь с матрацем, как взяла её к себе в комнату и как не боялась никого на свете. Только рассказывая о ней, начала она, наконец, понимать весь ужас того, что произошло.

- Шели нет, - сказала она изумлённо, - её нет и больше не будет. Во всём мире больше не будет этого единственного человека, которым она была. Ты понимаешь? Я говорю эти слова, но не совсем понимаю. Почему мне не дано этого постичь? Скажи, со мной что-то не так? Чего-то не хватает?

Оттого, что они сидели спина к спине, она не видела его лица, но подумала, что ещё не встречала мальчика, который умеет так слушать, с таким теплом и преданностью. Потом – она даже не заметила, как – он подвёл её к разговору о пении. Она рассказала об огромной перемене, которая произошла в её жизни три года назад, когда она вынудила родителей записать её в хор. Как она расцвела, почувствовав, наконец, что чего-то стоит. Рассказала об Алине, которая с самого начала поверила в неё и не испугалась ни её колючек, ни нахальства. Асаф сказал, что ничего не понимает в музыке, но что ему труднее всего понять, это как она может петь перед публикой; она засмеялась и сказала, что ей это тоже кажется невероятным, каждый раз заново, но ей любопытно узнать, что он считает самым трудным в этом. Он подумал минуту, две. Она терпеливо ждала.

- Отдавать что-то изнутри, - сказал он, наконец, - что-то, что исходит из тебя самого, отдать незнакомым людям, когда ты не знаешь, как они к этому отнесутся...

- Как ты прав, - сказала она, - но в этом и удовольствие, понимаешь? Каждый раз заново стоять перед чужими и пытаться покорить их...

- Я понимаю, но я другой. Я бы не смог. – Он тихо засмеялся, представив себя поющим перед людьми, и она сильнее прижалась к его спине, чтобы впитать все вибрации его смеха, ни одной не потеряв. – Я бы, наверно, останавливался после каждой строчки и думал – это хорошо получилось? Это плохо? Это так, как надо? – он пожал плечами: - С тобой так никогда не бывает?

- Но это же именно то, чему я пытаюсь научиться все эти годы! – выдохнула она, поражённая, как точно указал он на самое сложное, что занимает её уже несколько лет, и даже Алина не сумела сказать это так. – Я обязана научиться уступать, понимаешь? Обязана отказаться от самопроверки и от этой проклятой требовательности, и я ещё не совсем знаю, как. И стоит мне только остановиться, чтобы подумать о последнем звуке - всё пропало. Я тут же замыкаюсь и застываю, конец.

Он готов был слушать её всю ночь, не понимая, как он может так тихо и смирно сидеть, когда его спина горит огнём, когда ему больше всего хочется пробежать сейчас по всем этим горам, крича во всю мочь, что это происходит, что вся его жизнь до этой минуты была, по сути, только введением, разогрев-группой, и что он, наконец, начинает быть. Она говорила, и он не знал, здоров он или болен, все части его тела болели от того, что прижимало его к ней. Даже зубы болели, даже ногти.

- Но когда ты поёшь хорошо, - спросил он, цепляясь из последних сил за какую-то видимость спокойного и устойчивого голоса, - как тогда, что ты чувствуешь?

- Ой, это лучшее, что может быть, - обрадовалась Тамар, - для меня это почти мистическое переживание. Это такое ощущение, что всё во вселенной находится на своём месте... – как то, что я чувствую сейчас, подумала она. – Скажи, ты хотел бы как-нибудь прийти на мой концерт?

- Конечно. Да. Но тебе придётся перед этим всё мне объяснить.

- Не беспокойся. Ты придешь подготовленным.

Он хотел попросить, чтобы она спела ему сейчас, сейчас чтобы спела. Но постеснялся, чёрт побери, постеснялся!

Раз от разу один из них вставал и шёл проверить, как там Шай. Тот, кто на минуту оставался один, чувствовал, как его тело взывает о прикосновении второго. Динка лаяла и нюхала воздух. Всё время в кустах слышались странные шорохи, но Асаф и Тамар были погружены в своё мгновение, и потом, когда всё кончилось, не переставали удивляться, как слепы и глухи они были к тому, что происходило вокруг, и с какой преступной халатностью покинули свой пост.

Почти непроизвольно прислонились они головой к голове. Тамар спросила, не колют ли его её колючки, и Асаф сказал, что нет, что они мягкие. Он рассказал ей, как поразился, увидев её такой, ведь все готовили его к огромной гриве волос. Она спросила, нравится ли ему так, и он сказал, что да.

- Только "да"? – спросила она, и Асаф сказал, что очень, и что ему вообще неважно, какие у неё будут волосы, что так или так, она всё равно будет красивой. Что он считает ей очень, очень красивой, правда. И замолчал, сам себе удивившись.

Динка залаяла, на этот раз громче. Тамар чувствовала его тяжёлую голову на своей. Наслаждение было почти невыносимым. Ей хотелось встать и отойти, потому что, что будет, когда всё здесь закончится, или если волшебство перестанет действовать, когда они уйдут из пещеры? Она не отодвинулась от него, пока тепло его тела не растопило все эти острые льдинки, и пока наслаждение не разлилось по всему её телу. Это реальность, неясно подумала она, вот, мои фантазии соприкасаются с реальностью, и шарик не лопается прямо мне в лицо. Асаф спросил, что случилось, почему она так вздыхает, и она сказала, что ничего. Но внутри у неё сверкнула странная фраза: "Поздравляем, позволь тебе сообщить, что ты принята в человечество".

- Я раньше хотел тебя попросить, то есть, я не решался, - сказал Асаф (и не поверил, что он может так говорить, как человек с опытом).

- Что? Ты только скажи. – Её голос позади него был мягким и щедрым.

- Чтобы ты мне спела.

- А, это.

Она даже не выпрямилась. Чтобы их тела не отдалялись. Она пела ему совершенно естественно, без всякого усилия или желания произвести впечатление. Она пела "Почему звезда". Ей казалось, что её голос звучит иначе, и она не понимала, почему: "Звезда одна, а я так не смогла бы..." – они сидели спина к спине, закрыв глаза. "Хоть я и не одна..." – пела она тихо, понимая, что что-то в её голосе изменилось, даже с того последнего раза, когда она пела на площади, тончайшее изменение, как будто из него исчезла детская чистота, и появилось что-то новое, что она ещё не умела определить.

В середине песни Динка встала и беспокойно заметалась. Несколько раз она гавкнула во все стороны.

- Может, какой-то зверь сидит в кустах, - сказал Асаф после того, как она закончила петь. Ему приятно было ощущать спиной её тихие вздохи. Он ещё не рассказал ей о своей любви к фотографии, но ему не хотелось говорить о себе.

- Возьмём фонарь и посмотрим?

- Нет, останься так.

Она что-то вспомнила:

- Сегодня, несколько часов назад, в Милане был последний концерт моего хора, - и добавила, - Ади пела моё соло.

- Спой мне его здесь.

- Правда? Ты хочешь?

- Да. Если тебе достаточно такой малочисленной публики.

Она встала. Выпрямилась во весь рост, показала ему, как она надевает своё чёрное концертное платье, величаво повернулась, показывая глубокий вырез на спине, туфли на высоких каблуках, которые делают тебя старше года на три, по меньшей мере, провела рукой по стильной причёске, спадающей волнами. Затем, не спеша, поклонилась сидящим в зале, сидящим на высоких ярусах и в золоченых ложах по бокам. Потом слегка откашлялась, подала знак пианисту...