Невеста с миллионами - Адольф Мютцельбург

— Значит, все верят в освобождение рабов на территории Соединенных Штатов? — спросил Эдмон.

— Мы надеемся на это, а дон Лотарио — так он просто убежден в отмене рабства, — ответил негр. — Впрочем, простите, сударь! Мне пора обедать.

Негр учтиво поклонился и ушел. Эдмон проводил его глазами. Пожалуй, этот человек — исключение; но разве оно не доказывает, что всех негров можно сделать такими же развитыми, если не жалеть усилий, — и сделать именно в том случае, если они рождены и воспитаны свободными…

В этот момент его размышления прервало появление мистера Коннингэма, который уселся с ним рядом. Офицер передал ему свой разговор с негром-садовником. Коннингэм улыбнулся.

— О, я его знаю, — сказал он. — Мастер Огастес весьма образованный человек. Таких, как он, правда, не слишком много, но есть и такие, кто мало уступает ему в этом отношении. Он владеет английским и французским — говорит, читает, пишет; умеет считать — иными словами, такой же человек, как мы с вами. Как вам нравится этот новый Толедо — родовое гнездо будущего, надеюсь, обширного клана де Толедо?

— Совсем неплохо, — ответил Эдмон. — Здесь, правда, не видишь никаких башен, бойниц, подъемных мостов, темниц, подземелий и тому подобного, но тем больше мне по душе эта уютная, приветливая веранда. Даже если когда-нибудь здесь не останется ни одного выходца из рода де Толедо, название будет напоминать об основателях этой колонии.

— И эти люди лучше любых дворян! — заметил мистер Коннингэм. — Впрочем, простите, ведь вы сами из этого сословия…

— Да, я принадлежу к совершенно новому французскому дворянству. Этим мы обязаны общему нашему благодетелю Дантесу. Без тех богатств, что он оставил моему отцу, и без нашего замка в Трепоре простолюдину Максимилиану Моррелю нелегко было бы сделаться бароном де Трепором. Ну да мы по крайней мере не посрамили своего имени на полях сражений, чего нельзя сказать обо всех дворянах! Вы уже давно в Толедо, мистер Коннингэм?

— Почти год, — признался молодой человек. — Правда, первые полгода мне было недосуг восхищаться этим очаровательным местом, потому что я был очень тяжело… болен. — Казалось, он собирался произнести другое слово, однако вовремя спохватился. — Но с тех пор, как я выздоровел, мне совершенно некогда скучать. Вы не можете себе представить, какая это прекрасная семья!

— О, в этом я уже убедился! — чистосердечно признался Эдмон. — Жаль только, что донна Инес во многом утратила свою обычную веселость. По-моему, она все никак не может оправиться от несчастья, в котором на самом деле невиновна. Любой на ее месте выбрал бы путь, какой предпочла она; виною всему случившемуся только индейцы, и в первую очередь Вильгамену, которого постигла справедливая кара.

— Конечно, конечно! — воскликнул мистер Коннингэм. — Теперь, когда донна Инес вновь очутилась в кругу семьи, она скоро сама убедится в этом. Расскажите лучше о вашем поединке с Вильгамену!

Эдмон не видел причин, чтобы не пойти навстречу желанию этого приветливого молодого человека.

— Если не считать схватки с краснокожими, мне еще ни разу не приходилось участвовать в сражениях, — добавил американец. — Это было серьезное испытание? Кому, как не вам, судить об этом.

— Пожалуй, схватка получилась жаркой, — согласился Эдмон. — Впрочем, для новичка вроде вас она не была такой уж страшной, поскольку вы очутились в самой ее гуще неожиданно для себя. При более крупных сражениях до начала атаки проходит гораздо больше времени, и это ожидание намного неприятнее. Порой слышишь вокруг гром пушек, видишь, как бьются врукопашную целые батальоны, а сам бездействуешь, выполняя полученный приказ. Это нервирует больше всего. Впрочем, с годами такое ощущение проходит. Если становишься солдатом в пятнадцать лет — а во время Крымской кампании мне было немногим больше, — вскоре перестаешь думать о собственной безопасности. Я думаю только о своих людях. Помимо инстинкта самосохранения почти каждой человеческой натуре присущ некий дух уничтожения, который начинает овладевать нами в тот момент, когда на глазах гибнут товарищи и земля обагряется кровью. Если находишься во власти этого духа, забываешь о себе, о спасении собственной жизни.

— Но каким образом будет удовлетворяться эта страсть к разрушению и уничтожению, если наступит время, когда не будет никаких войн и воцарится вечный мир? — спросил мистер Коннингэм.

— И вы верите, что такое время когда-нибудь придет? — усмехнулся Эдмон. — Я сильно в этом сомневаюсь. Пока человек таков, как он есть, пока он будет рождаться на свет со своими страстями, искоренить их крайние проявления — насилие или войну — вряд ли удастся.

Их разговор был прерван приходом донны Терезы. Она протянула обоим молодым людям руку, которую они почтительно поцеловали. Потом задала несколько вопросов Эдмону. Все они касались исключительно его семьи, о последних событиях она даже не упомянула. Донна Тереза искренне радовалась тому, что благодаря встрече Эдмона с Инес, а также его встрече с Альфонсо в Мексике произошло новое сближение обоих некогда друживших семейств. Инес, сказала она, не знает, как и благодарить семейство Моррель за проявленную к ней доброту; она надеется, что и Эдмон будет чувствовать себя здесь как дома и останется в Толедо до тех пор, пока позволят обстоятельства. Сегодня Инес к столу не выйдет, добавила донна Тереза. Она крайне утомлена событиями последних недель. Как всегда бывает в таких случаях, на смену возбуждению пришла сильная слабость, и она будет счастлива, если злополучное происшествие не закончится какой-нибудь болезнью.

Донна Тереза была по-прежнему привлекательна. От нее исходило некое очарование, располагавшее к ней всякого человека. Ее манеры отличались непритворным изяществом и естественностью. Кто бы мог подумать, что эта женщина, предмет всеобщего восхищения, родом из простой немецкой семьи! Волею каких судеб этот драгоценный камень очистился от всех наслоений и приобрел тот блеск, каким поражал теперь?

Беседа с этой женщиной, владевшей искусством не только говорить, но и слушать, продолжалась около получаса. Мистер Коннингэм, у которого она попросила извинения, оставался безмолвным свидетелем ее разговора с Эдмоном, пока не пришел дон Лотарио. С его появлением разговор сделался общим. Вскоре заглянул и Альфонсо, сообщивший, что стол накрыт. Все последовали в столовую.

Послеобеденные, самые жаркие, часы были посвящены отдыху. Да и то сказать! Нелепо противиться находящемуся в зените солнцу без особой на то необходимости! Поэтому Эдмон и Альфонсо отправились к себе, мистер Коннингэм присоединился к ним, и все трое решили проводить время сиесты непременно вместе. Ведь обычно в эти часы не спят, а просто отдыхают, порой предаваясь мечтам или болтая о пустяках.