Опасная бритва Оккама - Сергей Переслегин

Понятно, что постиндустриальный переход заключает в себе и тенденции создания экономики, более эффективной по веществу и энергии, более ориентированной на действительные потребности человека и общества, более устойчивой по отношению к внешним воздействиям, предоставляющей несравненно большие возможности для развития, но все эти преимущества сумеют реализовать лишь те, кто преодолеет кризис. Суть структурных преобразований может быть описана формулой: сначала перестает работать старый хозяйственный механизм и только потом набирает обороты новый.

В этом разделе мы коснемся некоторых подробностей процесса разрушения индустриальной экономики, прежде всего — ее финансово–кредитного механизма.

1

Наиболее простым и внятным катастрофическим механизмом является «социальный крест», до боли напоминающий знаменитый «крест Чубайса»[275], иллюстрирующий возникновение и рост диспропорции между производством энергии и потребностью в энергии. Производи электроэнергии падает вследствие постепенного выбытия устаревающих энергоблоков, а потребности, как им и подобает, растут, несмотря на все разговоры об энергосбережении. В какой–то момент две кривые пересекаются, и возникает дефицит энергопотребления. К середине 2010‑х годов нижний предел этого дефицита оценивается для Европы в 100 ГВт установленной мощности что приблизительно соответствует совокупной мощности энергосистемы России.

С «крестом Чубайса», по крайней мере, понятно что делать. Нужно по мере сил и возможностей сокращать потребление и строить новые энергетические станции И США, и Россия, и Франция, и Великобритания сейчас развертывают такое строительство, и вся проблема состоит в том, что оно запаздывает — и довольно сильно. Впрочем, надежда наверстать первоначальное отставание по времени остается, тем более что задача носит индустриальный характер и ведущие державы мира накопили достаточный опыт в преодолении подобных проблем.

«Социальный крест» возникает вследствие диспропорции между расходами на социальные нужды и общественными доходами. Проблема состоит в том, что демографическая нагрузка на экономику в развитых странах непрерывно возрастает. Это связано со следующими обстоятельствами:

• Продолжительность жизни растет, в то время как пенсионный возраст остается неизменным с 1930‑х годов

• Рождаемость сокращается, вследствие чего численность вступающих в активный трудовой возраст поколений снижается

• Увеличивается общее время обучения в школе и доля молодежи, обучающейся в вузе. Это также приводит к сокращению активных трудовых ресурсов

• Возрастает стоимость медицинского обслуживания

• Все время увеличиваются выплаты различным категориям населения, возрастает количество категорий граждан, получающих ту или иную социальную помощь

• Дополнительной нагрузкой на экономику ложатся расходы на охрану окружающей среды, в том числе на фантасмагорическую борьбу с глобальным потеплением

В результате общие доходы пенсионных и социальных фондов (определяемые, в первом приближении, количеством работающих) падают, в то время как общие расходы (определяемые количеством получающих социальную помощь и объемом этой помощи) растут. Мы можем сделать вывод о неизбежности банкротства фондов, а следовательно, и всей современной социальной политики. Можно обсуждать, к каким политическим эффектам приведет этот крах, но не подлежит сомнению, что они будут очень значительными.

Проблема, конечно, состоит не в самом «социальном кресте», а в полной невозможности что–то осмысленное с ним сделать. Современное государство не имеет возможности повысить пенсионный возраст или снять какие–то социальные льготы и гарантии, поскольку такой шаг приведет к политически недопустимым последствиям. Невозможно значительно и, главное, быстро увеличить объем трудовых ресурсов. Миграционные потоки не могут справиться с дефицитом социальных и пенсионных фондов хотя бы потому, что значительная часть мигрантов не натурализованы и не выплачивают страховые и пенсионные налоги. Интересно, что в тех странах, где с нелегальной миграцией ведется решительная борьба, ситуация не намного лучше: либо миграция вообще практически прекращается, либо происходит нaтyрализация не только иностранных рабочих, но и их семей, что, как правило, повышает, а не понижает демографическую нагрузку.

В сущности, речь идет об управленческой проблем которая не имеет индустриального решения. Ее корни — в демографическом переходе, обусловленном процессом индустриального развития, а также — в глобализации, которую мы понимаем как исчерпание свободного экономического пространства. Индустриальная экономика кредитна по своей природе и, следовательно, на каждом шаге своего развития требует чуть больше ресурсов и чуть больше рынков сбыта — чуть больше свободного еще не освоенного индустриальной экономикой пространства. Такое пространство в 80‑е годы прошлого века закончилось.

Но, может быть, существуют другие пути экспансии. в океанские глубины, в космос, в области нанотехнологий? Ричард Фейнман сказал когда–то: «Там, внизу (в наномире) много места»[276]. Увы, все подобные авантюры лежат в области науки и, в самом лучшем случае, венчурного бизнеса. Социальные фонды не могут вкладывать деньги в венчурные предприятия. Можно, конечно, придумать какой–то механизм кредитования социальных фондов со стороны государства, но это, подобно непрерывному кредитованию колхозов в СССР, приведет только к еще большей разбалансировке кредитно–финансового механизма и в конечном итоге к инфляции.

В общем, куда ни кинь — везде клин. По всей вероятности, современные правительства (во всяком случае, европейские) доведут ситуацию до катастрофы, после чего попытаются принять «непопулярные меры» (повышение пенсионного возраста и т. п.), причем приниматься эти меры будут в наихудшей редакции — последовательно и пакетно. Эдакое «отрубание хвоста у кошки в три приема».

Россия здесь «в игре», но, к счастью, имеет все шансы на общем фоне выиграть. Все–таки мы не являемся «государством всеобщего благоденствия», и наши социальные выплаты, во–первых, минимальны, а во–вторых, управляемы. Другой вопрос, что нужно за последующие годы, в которых экономическая конъюнктура будет для России позитивна, не прийти ко «всеобщему велферу» по американскому или европейскому образцу. Такая опасность есть, тем более что постоянно говорится о необходимости создавать и поддерживать «гарант демократии» средний класс. Вот вам сценарная развилка.

Россия, пользуясь высокими ценами на нефть и газ, строит средний класс, создает что–то отдаленно напоминающее правовое государства (в западном смысле этого понятия, то есть царство взбесившегося права, подменяющего собой и политику, и культуру, и человеческие отношения, и здравый смысл) и в начале 2020‑х годов попадает вместе с остальным миром в кризис социального обеспечения.

Россия жертвует средним классом, увеличивает военные расходы и расходы на НИР–НИОКР, реструктуризирует стабилизационный фонд через покупку недвижимости за рубежом, вкладывается в энергетику развивающих стран, предлагая им атомные энергоблоки в кредит. К кризису 2020‑х годов она приходит с высокой социальной напряженностью и огромной поляризацией доходов, но с государством, имеющим опыт управления в таких условиях. В этом случае есть все основания не только справиться с кризисом, но и обратить его в свою пользу. Плата, правда, очень высока: идея безпенсионной экономики вряд ли найдет сегодня много адептов.

2

Из двух основных финансово–экономических проблем сегодняшнего дня одна — ипотечный кризис — носит очень серьезный характер, будет продлена в будущее и, вероятно, станет спусковым механизмом постиндустриальной гала–депрессии 2020‑х годов. Вторая же — продовольственный кризис — случайна, хотя и поучительна Индустриальная фаза развития с избытком обеспечивает себя продовольствием. В эпоху глобализации развитые страны, дирижирующие процессами мирового производства и торговли, должны снабжать продовольствием не только себя, но и остальной мир, что также не создает проблем: если китайцы, индусы, пакистанцы начинают по мере своего индустриального развития потреблять больше продовольствия, то и производство в этих странах растет и эффективность использования ресурсов становится больше.

Но, конечно, ни одна экономика не выдержит посадок рапса. Биотопливо, крайне неэффективное как энергоноситель, весьма эффективно как пожиратель посевных площадей. Все это понимают, но остановить политику борьбы с глобальным потеплением так сразу невозможно. Думаю, ее не остановят и в дальнейшем, хотя посевы рапса будут медленно сокращать. Ни к какой катастрофе продовольственный кризис не ведет, но мировые цены на продовольствие будут расти, что поставит под удар низкообеспеченные категории граждан. Это могут быть жители стран третьего мира — тогда увеличится антропоток из этих стран в развитые. Это могут быть и европейские граждане — тогда придется увеличивать нагрузку на социальные фонды. В общем и целом продовольственные проблемы лишь усугубят трудности, связанные с «социальным крестом». Что же касается России, то она может на этом кризисе немного заработать и привести в порядок некоторые из своих сельскохозяйственных антропустынь.