Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она возвращается в свою старую комнату, зная, что никто этого не заметит. Остается единственно выбрать ночь. Здесь нет способа иного, кроме как почувствовать себя готовой. Это оставляет время подумать до завтра, а может, до послезавтра; или еще две луны или два года. Хотя нет, не два, и даже не один. Нужен более четкий план: такого понятия, как «подходящая ночь» или «готовность», не существует там, где с каждым днем вокруг стен выставляется все больше и больше караулов и постов.
В тот день она просыпается от жуткой вони, которая шибает в нос и заставляет открыть глаза. Соголон обнюхивает все свои простыни, затем каждую склянку в комнате; разворачивает свой мешочек с сушеной едой: не гниет ли что-нибудь внутри. Но гниение какой-то горстки еды не вызывало бы такого зловония. За пределами комнаты смрад становится еще несносней – гнилостный и липкий, с каким-то сладковатым привкусом. Это что, гниющая плоть? Запах влечет ее вниз по ступеням, через просторный зал и еще один покой в третий, памятный по тому, как ее напугали спящие здесь львы. Смрад налетает порывами, но еще более манит к себе звук. Жужжание мушиного роя, запах спелого и мухи, что слетелись пировать. На другом конце комнаты хлопают шторы, скрывая открытое окно. Соголон затаивает дыхание, но запах ощущается даже на языке. Она распахивает шторы.
Кто-то водрузил за открытым окном кол, предоставив остальное ветру. На Соголон таращится лицо с открытыми окаменелыми глазищами; растрепанные космы сбиты в колтуны, щеки ввалились, растрескавшиеся губы растянуты в улыбке, но зубы красны от запекшейся крови. Руки свободны, ноги расставлены. Через дыру снизу в тело вогнан кол, острием выходящий сбоку через шею. Грудь и живот покрыты похожей на чернила кровью. Труп пронзен насквозь, как обычно поступают с ведьмами. На колу она, старшая женщина.
Соголон безудержно рвет; каждый спазм выбрасывает наружу струю блевотины. Она подбегает к урне и ее тошнит туда, а подняв мокрые от слез глаза, она видит Сестру Короля, которая с кресла неподвижным взглядом смотрит в окно.
– Бывает, когда печаль и гнев борются за место в твоей голове, но не побеждает ни тот ни другой, – говорит она, не оборачиваясь. – Я внушаю себе: «Эмини, ты должна испытывать печаль», но ощущаю лишь жалость. Я вопрошаю: «Эмини, разве в тебе не вскипает гнев? Чем ты ответишь своей ярости?» Но нутро мне сводит лишь отвращение такое, что впору блевать. Впрочем, это хоть что-то, а в большинстве случаев я просто ничего не испытываю. Глупая дурная корова, чем, она думала, это для нее закончится? Предав меня, она оказала Королю столь нужную ему услугу, но, сделав это, была помечена как та, что предает. Ведь если в ней ошиблась принцесса, то разве этого допустит Король? Усвой этот урок, девочка, особенно если думаешь только о себе.
– У нее там что-то в руке, – замечает Соголон.
– Да мало ли что. Может, браслет.
– Но он не на запястье. А в пальцах, как будто она его держит. Что-то красное.
– Кровь?
– Кровь была бы уже черной.
– Соголон, мне и без того тошно. Кого волнует, что там в руке у этой мертвой суки?
Но что-то вызывает у Соголон беспокойство.
«Ты что задумала?» – звучит голос, похожий на ее собственный, когда она подходит к окну.
Тот же вопрос задает и Сестра Короля. Соголон делает вид, что не слышит. За раздвинутыми шторами мертвая выглядит так, словно присела и сейчас распрямится. Кол наклонен под таким углом, словно покойница готовится сама залезть в окно.
«Видеть этого не могу!» – вопит в голове голос, но Соголон у окна присматривается и видит, в какую именно дыру всажен кол. Сама не своя, она мучительно сглатывает, не давая животу вывернуться наизнанку через рот. Та красная штуковина не блестит и не мерцает, но алеет, как яркая ткань или шелк, подвижный и живой, в отличие от всего остального на трупе.
– Принеси это сюда, – велит Эмини.
Соголон оборачивается; Сестра Короля сидит, потупив взор. В этом доме действительно многое изменилось, и это ясно им обеим.
– Умоляю, добудь, – молвит Эмини голосом настолько просительным, будто выпрашивает милостыню.
Отчего-то Соголон это трогает – не из жалости, а скорее от изумления. В эти два слова Сестра Короля вкладывает столько сил, сколько у других, наверноё, ушло бы на вращение жернова. В попытке дотянуться до той красной штуковины Соголон чуть не вываливается из окна. Снова поднимается смрад – такой, что щиплет глаза.
Покойница противно склабится ей своими красными зубьями. Оказывается, это вовсе не улыбка, а просто у нее отъедены губы. Нет, так просто ту штуковину не заполучить; разве только подлезть ближе и вырвать из этих мертвых рук. Но где взять сил? На мучительном выдохе Соголон с задачей все же справляется.
– Это ключ, – показывает она свою добычу. – Ключ на красной ленте.
– Что? – вытесняет Эмини, поднимаясь со своего кресла. К окну она подбегает как раз в тот момент, когда Соголон появляется обратно. Принцесса смотрит на ключ, и
