Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 «Слушай Рыбин! Хочешь ли на этом месте белой столб поставить и чтоб мы от тебя отвязались?» — «Как, батюшка, не хотеть, отвечал он: — я бы Ивану Великому молебен отслужил, если б это сделалось». — И начал мне кланяться: «Пожалуйте, сударь, поезжайте. Право пора домой вам; оставьте нас одних». — «Ну, когда хочешь, сказал я, так сейчас родился бы у меня здесь Черной, а без того я не сделаю». — Не успел я сего вымолвить, как обрадовался наш Рыбин. — «Да сдержите ли вы свое слово, сударь?» — «Конечно сдержу уж, и даю тебе верное в том слово»! — «Да как же, сударь, вы это сделаете?» — «Уж я знаю как, говорю ему, не твое уже то дело. Я сделаю ж от моей воли зависит, хочу ли я, или не хочу, чтоб ты белыми столбами отсюда пошел. Ежели велю, так будет, а не захочу — так не бывать».

 Стал тогда впень Рыбин и не только Рыбин, но и сам межевщик, ибо оба они намерения моего не могли проникнуть, которое состояло в том, чтоб их польстить только, дав поставить столба два–три белых, а потом опять испортить и довесть до того, чтоб сии столбы не возымели никакого действия. Но как бы то ни было, но мне удалось чрез сей маневр достичь до своего намерения. Межевщик и Рыбин и верили мне, и не верили; однако принуждены были поверить. И тогда смешно было смотреть, как межевщик засуетился, чтоб как можно скорей достать Черного. «Посылай, посылай скорее не только солдата, но самого сержанта». И не только сержанта, но и самого подьячего хотел уже посылать и приказывал всеми образами его искать и привесть. Вот как умел я довесть их до того, что они плясали по моей дудке!

 Итак, расположились мы ею дожидаться и полеглись на горке на траве. К нам подъехал тут сын господина Масалова, и все мы начали друг друга подчивать арбузами, которые за нами продавцы и возили. Истинно, арбузов с пятнадцать мы тогда поели. Всякой хотел подчивать своим и купить на свой кошт для общества, и мы весь пригорок усыпали семенами и корками.

 Часа два или более прождали мы тут и пробалагурили. Наконец сказали нам, что господин Черный шествует. Я очень любопытен был видеть сего зверя, виновника толь многих зол. — «И подлинно Черный!» воскликнул я, его увидев. И не ошиблись те, которые мне его описывали. Мужичина превеликой, пьяной, разбрюзглый и черный, и не только не походил на дворянина, но ниже на однодворца. И досадовал я, и смеялся, и сожалел, смотря на сего чучелу и видя пред собою простейшего и глупейшего человека, прямо достойного потомка вора и плута Луки Чернаго.

 Все встречали его разными насмешками и скалозубничеством, и толпа народа в один миг его окружила. Но я молчал и говорил только в мыслях самому себе: «Боже мой! и этакому глупцу и негодяю хочется таким же образом, как и Пашкову, обхватить и обовладеть несколькими тысячами десятин в наилучшем самом месте из всей этой степи, вместо данного конокраду и вору, предку его, самого малого количества, пользуясь мошенническим отводом родни его, Сухотина! и с этаким мерзавцем имеет Пашков дело и его всячески обалахтать и всею его землею завладеть старается»! Сим образом помышляя, спешил я приступить и начинать свое дело.

 Межевщик тотчас начал спрашивать: его ли на левой стороне начинается земля и так ли объявил Рыбин? Черной, не зная ни уха ни рыла, ухал только, мычал: «Што? што»? и начал врать нелепую и совсем не то сказывать о чем его спрашивали. У него затвержена была только наизусть данная предку его от Сухотина такая ж мошенническая окружная, и он твердил только: «моя земля с такого–то урочища по такое–то, и с такого по такое». Рыбин стоял уже у него под бочком и подхватывал каждое слово. Я вижу сие, и как мне хотелось, чтоб Черной сказал точно–то же, что Рыбин объявил, следовательно, попались бы оба они в петлю, то дал я ему волю убаивать Черного, и сам еще нарочно подтакивал. Одним словом, долго сие продолжалось, но кончилось тем, что Черный подписался под таким же точно объявлением, какое было и Рыбина; а равномерно вписано было и оставленное прежде в полевой записке место.

 Как все по желанию моему кончилось, то погладил я старика по головке и, потрепав по плечу, сказал: «Жаль мне тебя, Родивон Лукич, но нечего делать! не я уже тому виноват, а ты сам, что дал себя обмануть и обалахтать таким людям, которые Бога не боятся, и обалахтали тебя так, что пропадешь ты, как червь капустной. На них, мой друг, жалуйся, а не на нас. А я уже по необходимости делаю». Каков ни пьян был старик, однако слезы покатились у него из глаз при сем моем слове, и он, рыдая, сказал: «Чуть ли не до того доходит, батюшка»!

 Я хотел было более поговорить, но Рыбин, подступя ко мне, умиленнейшим образом говорил: «Что ж, батюшка, сдержите ли свое слово»? «Изволь! сказал я: — я тебе докажу что я честной человек я как умею дело испортить, так опять и починить»! и пошел к межевщику. — Весь народ усердно хотел слышать, что я буду говорить, и в один миг составился превеликой круг окрест меня. Тогда я по обыкновению моему, установившись, как на кафедре, посреди, начал степеннейшим образом подьячему диктовать мое объявление, и как мне нужна была лежащая на противном береге вершина, то просил я межевщика; чтоб он снял наперед румб, на какой простирается оная. Межевщик с охотою меня послушал. И тогда, записав румб, сказал я: «что направо и налево по оную вершину казенная земля кончилась и начинается обведенная в 1722 году тем же вахмистром Сухотиным бывшему тамбовцу Луке Черному земля, которая никогда и до издания высочайшего о размежевании земель манифеста не состояла ни у его, ни у сына его Родивона Черного во владении и поныне поросла ковылем и лежит впусте».

 Легко можно всякому усмотреть, что все сие короткое, но весьма важное объявление свинчено было на шурупах и составлено так, что хотя я и не назвал ее казенною, но в один миг можно было ее обратить и сделать казенною или, лучше, что само она сама собою сделается казенною по тому же пункту межевой инструкции. Однако всего того ни межевщик, ни поверенной Пашкова усмотреть и скрытой в объявлении моем хитрости проникнуть не могли, но были объявлением моим чрезвычайно довольны, веселились пустяками и хваля меня, что я сдержал свое слово, как честной человек, и что им можно теперь тут белой столб поставить.

 — Становите себе, говорил я, а нам, шадским помещикам, теперь более делать нечего. Мы дело свое кончили, ибо теперь пришел Тамбовской уезд и как хотят тамбовские, а нам более дела нет.

 Сим образом кончился наш (спор), и мы, подписавшись, все распрощались с межевщиком, и я распустил всех своих до поры до времени по домам, приказав только, чтоб были они готовыми, когда востребуются и понадобятся опять. Тут началось у нас прощанье и целованье: всякой приносил мне тысячу благодарений и спешил домой. Что касается до Рыбина, то был он чрезвычайно доволен и прыгал с радости, становя бедой столб заклейменной и выкапывая яму. А я сам в себе только думал: долго ли то твоя продлится радость? я уцелеют ли твои столбики?