Когда Ницше плакал - Ирвин Ялом
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После тех осложнений, которые возникли пару недель назад, когда Брейер впервые рассказал Максу о Ницше, мужчины заметно сблизились. Ставший терпеливым и сочувствующим слушателем, Макс в течение всего этого времени с большим интересом следил за встречами Брейера с Удо Мюллером по его рассказам. Сегодня он казался ошеломленным подробным пересказом вчерашней беседы на кладбище и удивительного утреннего сеанса гипноза.
«То есть, пока ты был в трансе, первое, что ты обо мне подумал, было то, что я попытаюсь преградить дверь, чтобы не дать тебе уйти? Да, я, наверное, так бы и поступил. А кого я буду обыгрывать в шахматы? Но серьезно, Йозеф, ты как-то иначе выглядишь. Ты действительно считаешь, что выкинул Берту из головы?»
«Это поразительно, Макс. Теперь я могу думать о ней точно так же, как о любом другом человеке. Я будто перенес хирургическую операцию по отделению образа Берты от всех эмоций, которые я приписывал ему раньше! Я абсолютно уверен в том, что эта операция была произведена в тот момент, когда я увидел ее в саду с новым доктором!»
«Ничего не понимаю, — потряс головой Макс. — Или от меня и не требуется что-либо понимать?»
«Мы должны постараться. Может, я ошибаюсь, утверждая, что мое увлечение Бертой умерло в ту же минуту, когда я увидел ее с доктором Даркиным, — я имею в виду свою фантазию о докторе Даркине, которая была настолько правдоподобной, что до сих пор кажется мне событием реальной жизни. Я уверен, что моя влюбленность начала сдавать позиции еще с тех пор, как Мюллер объяснил мне, каким образом я наделил ее столь сильной властью. Гипнотическая фантазия о Берте и докторе Даркине появилась как раз вовремя, чтобы устранить ее полностью. Она перестала иметь власть надо мной, когда я увидел, что знакомые мне сцены повторяются с ним, словно механически. Вдруг я осознал, что она не имеет силы. Она не в состоянии контролировать собственные действия, на самом деле она такая же беспомощная и пассивная, как и я в свое время. Мы были всего лишь дублерами в драме одержимости друг для друга».
Брейер ухмыльнулся: «Но, знаешь, со мной случилось и более важное событие: мои чувства к Матильде изменились. Я в какой-то мере ощущал это в трансе, сейчас это выглядит совершенно определенно. Во время обеда я не мог оторвать от нее глаз, и на меня накатывали волны нежности».
«Да уж, — улыбнулся Макс, — я видел, как ты на нее смотришь. Было забавно наблюдать за тем, как краснела Матильда. Словно я давным-давно наблюдаю за какими-то вашими играми. Может, все предельно просто: ты ценишь ее теперь потому, что ты близко подошел к пониманию, каково было бы потерять ее».
«Да, и это тоже, но есть и другие причины. Знаешь, много лет я возмущался, потому что мне казалось, что Матильда посадила меня на поводок. Я ощущал себя ее заложником и мечтал вырваться на свободу — попробовать других женщин, жить другой, совершенно не похожей на эту жизнью.
Но когда я сделал то, о чем меня просил Мюллер, когда я вырвал свою свободу, я запаниковал. В трансе я пытался избавиться от этой свободы. Я протягивал обрывок своего поводка сначала Берте, потом Еве. Я говорил им: «Пожалуйста, привяжите меня. Вот моя шея. Я не хочу быть свободным».
Макс мрачно кивнул.
«Помнишь, — продолжил Брейер, — что я рассказывал тебе о своей поездке в Венецию в трансе? Эта парикмахерская, где я увидел свое стареющее лицо? Улица магазинов с одеждой, на которой я оказался самым старым? Помню, Мюллер что-то говорил об этом: «Не ошибись в выборе врага». Думаю, в этом все дело! Все эти годы я сражался не с тем врагом. Моим истинным врагом была не Матильда, а судьба. Истинным врагом было старение, смерть, мой собственный страх свободы. Я винил Матильду за то, что она не дает мне увидеть то, что я сам не желаю видеть! Интересно, сколько еще мужей испытывают те же чувства по отношению к своим женам?»
«Могу предположить, что я один их них, — сказал Макс. — Знаешь, я часто вспоминаю наше детство, годы, которые мы провели вместе во время учебы в университете. „Ах, что мы потеряли! — думаю я. — Как я мог позволить этому времени ускользнуть из наших рук?“ А потом начинаю тайком винить в этом Рахель, — будто это она виновата в том, что детство уходит, будто она виновата в том, что я старею!»
«Да, Мюллер сказал, что наш истинный враг — это „ненасытная пасть времени“. Но я почему-то не чувствую себя таким уж беззащитным перед этой пастью. Сегодня, чуть ли не в первый раз, я чувствовал, что я хочу жить той жизнью, которой я живу. Я подтверждаю сделанный мною выбор жизни. На данный момент, Макс, мне бы не хотелось ничего менять из того, что я сделал».
«Каким бы умным ни был твой профессор, Йозеф, сдается мне, что ты со своим экспериментом с гипнозом переплюнул его. Ты нашел способ принять необратимое решение, не принимая необратимого решения. Но я до сих пор не могу кое-что понять. Что было с той частью тебя, которая направляла ход эксперимента уже непосредственно под гипнозом? Пока ты находился в трансе, часть тебя должна была осознавать, что происходит на самом деле».
«Ты прав, Макс. Где был свидетель того, как „Я“ разыгрывало остальную часть „Меня“. Когда я думаю об этом, у меня начинает кружиться голова. Когда-нибудь кто-то, кто будет намного умнее меня, придет и разгадает эту загадку. Но мне не кажется, что я переплюнул Мюллера. На самом деле мне кажется, что дела обстоят совершенно иначе: думаю, я разочаровал его. Я отказался следовать его предписаниям. А может, я просто осознал пределы своих возможностей. Он часто повторяет:
«Каждый человек должен определить для себя, какое количество правды он сможет вынести». Кажется, я с этим определился. А еще, Макс, я разочаровал его как врач. От меня не было никакой пользы. На самом деле я уже давно даже и не думаю о том, чтобы вылечить его».
«Не казни себя за это, Йозеф. Ты всегда слишком строг с собой. Ты не такой, как он. Помнишь, мы вместе записались на курс по религиозным мыслителям — доктор Джодл, да? — и называл он их „духовидцами“. Вот кто твой Мюллер — духовидец! Я уже давно перестал понимать, кто из вас врач, а кто пациент, но если бы ты лечил его и даже если бы ты мог изменить его — а ты не можешь, — захотел ли бы ты менять его? Ты когда-нибудь слышал о женатом или окультуренном, прирученном духовидце? Нет, это уничтожит его. Я думаю, ему на роду написано быть одиноким пророком. Знаешь, о чем я думаю? — спросил Макс, открывая коробку с шахматами. — Я думаю, что был проведен достаточный курс лечения. Может, его пора заканчивать. Может, еще немного такого вот лечения, и в живых не останется ни пациента, ни доктора!»
ГЛАВА 22
МАКС БЫЛ прав. Пора было остановиться. Но Йозеф все равно удивил сам себя, когда в понедельник утром он вошел в плату №13 и объявил о своем полном выздоровлении.
Ницше, который причесывал свои усы, сидя на кровати, был удивлен еще больше. «Выздоровел? — воскликнул он, роняя свой черепаховый гребень на покрывало. — Не может быть! Как такое могло случиться? Вы казались таким расстроенным, когда мы расставались с вами в субботу. Я беспокоился о вас. Не слишком ли я был суров? Вызывающ? Я думал, что вы, наверное, откажетесь от нашего терапевтического проекта. О чем я только не думал, но мне и в голову не приходило, что я услышу о полном вашем выздоровлении!»
«Да, Фридрих, я и сам удивляюсь. Это произошло внезапно — это был непосредственный результат нашего вчерашнего сеанса».
«Вчерашнего? Но вчера же было воскресенье. Мы с вами не встречались».
«Нет, встречались, Фридрих. Только вас там не было. Это долгая история».
«Расскажите мне эту историю, — попросил Ницше, вставая с кровати. — Расскажите мне все до мелочей! Я хочу знать все о вашем выздоровлении».
«Пойдемте, сядем на наши стулья для разговора», — сказал Брейер, устраиваясь на привычном месте.
«Так много надо рассказать», — начал он, и сидящий рядом с ним Ницше жадно наклонился к нему, балансируя буквально на краешке сиденья.
«Начнем с субботнего дня, — торопливо вставил Ницше, — после нашей прогулки в Simmeringer Haide».
«О да! Эта безумная прогулка на ветру! Это была прекрасная прогулка. И ужасная! Вы правы — когда мы вернулись к фиакру, я был в ужасном состоянии. Ваши слова били по мне, словно молот по наковальне. Они еще долго звучали во мне, особенно одна фраза».
«Какая фраза?»
«О том, что единственный для меня способ спасти мой брак — разрушить его. Это одно из самых непонятных мне утверждений: чем больше я над этим думал, тем сильнее оно сбивало меня с толку!»
«Мне стоило выражаться яснее, Йозеф. Я хотел только сказать, что идеальные отношения в браке возможны только тогда, когда они не являются необходимым условием выживания человека».
На лице Брейера все еще было написано полное непонимание, и Ницше добавил: «Я имел в виду, что для того, чтобы быть полностью связанным с другим человеком, вам придется сначала найти связь с самим собой. Если мы не можем смириться со своим одиночеством, мы начинаем использовать другого как укрытие от изоляции. Только когда человек сможет жить подобно орлу, не имея возможности высказаться кому бы то ни было, сможет обратиться к другому с любовью, только тогда он будет способен заботиться о росте другого. Итак, если человек не способен разрушить свой брак, этот брак заключен на небесах».
